Июль 1920

[Из открытых источников]

История с приглашением на конгресс делегаций «сочувствующих» имела свое продолжение уже после начала конгресса. Прибывшие с опозданием делегаты от КПГ поставили перед Исполкомом Коминтерна ультиматум: если «леваки», изгнанные из партии на Гейдельбергском съезде и образовавшие собственную коммунистическую группу (КРПГ), будут допущены в зал заседаний, то мы сразу же возвращаемся обратно в Германию. «Наши товарищи считали это недопустимым, опасаясь, что равноправный допуск синдикалистских, более или менее антикоммунистических организаций, приведет к нежелательным изменениям характера Коммунистического Интернационала», — вспоминал один из участников дискуссии[366].

В ходе самого конгресса Радек был одновременно и правой рукой, и скрытым оппонентом Зиновьева. Не случайно последний сразу же после завершения конгресса с радостью сообщил своему личному эмиссару в Берлине, что Радека удалили из Коминтерна[367]. Благодаря своему участию в работе Циммервальдского движения Радек сохранил прочные контакты с левыми социалистами, да и вообще выглядел после возвращения из Берлина настоящим иностранцем, несмотря на членство в РКП(б).

Делегаты Второго конгресса Коминтерна в Большом Кремлевском дворце. Во втором ряду слева направо: неизвестный, председатель Совнаркома Украины Х. Г. Раковский, К. Б. Радек, делегаты Украины Д. З. Мануильский, С. И. Гопнер, Н. А. Скрыпник

23 июля — 6 августа 1920

[РГАСПИ. Ф. 489. Оп. 2. Д. 129. Л. 1]

На первых порах он пытался внести в работу международной организации коммунистов европейский дух. Выступая на заседании Исполкома 28 июня 1920 года, наш герой подчеркнул, что руководство Коминтерна «не может играть роль папы [Римского. — А. В.], который все решает согласно своему усмотрению. Очень полезно и даже необходимо, чтобы члены Исполкома установили свою точку зрения, споря с другими партиями»[368]. Он сохранил способность восставать против политики, которую считал роковой и даже гибельной. К началу конгресса части Красной армии, двигаясь на Запад, овладели Вильнюсом и Минском, развернули наступление в направлении Варшавы[369]. Радек, поддержанный рядом немецких и польских коммунистов, считал, что вторжение в Польшу сплотит местный рабочий класс вокруг буржуазии, позволит поднять на щит националистические лозунги. Кроме того, они не хотели давать пищу западной пропаганде, трубившей о «красном империализме».

Однако победила радикальная точка зрения — «прощупать красноармейским штыком, готова ли Польша к советской власти». Уже после завершения конгресса Радек говорил, что у девяти десятых его делегатов наступление на Варшаву вызвало неподдельное удивление[370]. На партийной конференции в сентябре он не щадил авторитета вождя: «Теперь т. Ленин показывает новый метод собирания информации: не зная, что делается в данной стране, он посылает туда армию. Я спрашиваю, товарищи, неужели у нас нет других методов, при помощи которых мы могли бы получить те же самые результаты в смысле ознакомления с положением в стране?.. В основе нашей ошибки лежала переоценка зрелости революции в Центральной Европе, и поэтому мы не должны в будущем догматически подходить к вопросу» об интервенции в другие страны с целью их советизации[371].

Впрочем, несмотря на свой острый язык и шокирующую прямолинейность, Радек быстро усвоил правила и привычки, утвердившиеся в руководстве РКП(б) под влиянием опыта Гражданской войны. Отстаивая свою точку зрения в узком кругу партийного и коминтерновского руководства, на пленарных заседаниях конгресса и массовых митингах в его честь он неизменно выступал со стандартным набором патетических лозунгов, соответствующих генеральной линии РКП(б).

На церемонии закрытия конгресса в Большом театре 7 августа 1920 года Радек провозгласил: «…польский рабочий класс великолепно знает, что Советская Россия идет не для того, чтобы уничтожить независимость польского народа, а напротив, чтобы помочь польским рабочим разбить цепи, которые наложены на них капиталистами Польши и Антанты»[372]. Естественно, такое мнение польского рабочего класса собравшиеся встретили бурными и продолжительными аплодисментами.

Джон Рид

Художник И. И. Бродский

1920

[РГАСПИ. Ф. 489. Оп. 1. Д. 68. Л. 22]

За несколько часов до этой церемонии состоялось первое заседание Исполкома Коминтерна нового созыва. Совершенно неожиданно оно едва не обернулось дворцовым переворотом — после того, как Зиновьев назвал кандидатуры в Малое бюро ИККИ, которому предстояло стать органом оперативного управления международным коммунистическим движением, Леви предложил создать пост «политического генерального секретаря» и назвал имя Радека[373]. Его поддержали Серрати и американский делегат Джон Рид.

Джачинто Серрати

Художник И. И. Бродский

1920

[РГАСПИ. Ф. 489. Оп. 1. Д. 68. Л. 38]

Зиновьев не мог скрыть своего удивления таким демаршем: «…для меня неожиданно предложение германской компартии». Поднаторевший в партийных интригах, он, вероятно, решил, что за ним стоит его главный соперник, мобилизовавший своих сторонников. Зиновьеву пришлось раскрыть карты: Карл Радек не может войти в Малое бюро Исполкома, потому что на днях отбывает в Польшу — «там теперь разрешается очень многое». Председатель ИККИ буквально уговаривал иностранных членов Исполкома: «Когда вы к этому вопросу подойдете с интернациональной точки зрения, вы согласитесь с тем, что такой польский революционер, как Радек, должен быть скорее в Польше, чем сидеть в Интернационале, где он может быть заменен кем-нибудь другим»[374].

Крах польского наступления Красной армии дал Радеку очередной шанс заявить о себе как о коммунистическом диссиденте. Выступая на Девятой конференции РКП(б) в сентябре того же года, он осторожно выразил надежду на то, что преподанный классовым противником урок изменит атмосферу в Коминтерне. «Я думаю, что после опыта поражения под Варшавой мы будем более тщательно взвешивать соотношение сил. Но я говорю, что, если мы хотим правильного поворота в общей политической линии, чтобы не обращаться потом в бегство, необходимо, чтобы на Коммунистический Интернационал не переносилась та уверенность, которую имеет ЦК по отношению к русским делам»[375].

Его слова звучали как ультиматум, от которых успела отвыкнуть партия, уже три года пользовавшаяся безраздельной полнотой власти: ЦК РКП(б) «знал и знает, что в этом вопросе я буду с германскими товарищами. Я требую, чтобы ЦК, его представители в Интернационале работали над тем, чтобы быть действительными руководителями в международном масштабе, а не считали себя авторитетнейшими и безоговорочными руководителями, мнение которых должно приниматься безоговорочно и которые могут со дня на день менять свои линии», не допуская никаких возражений[376].

Эмоциональное выступление Радека на конференции РКП(б) не прошло бесследно. У него появился влиятельный покровитель, который разделял его опасения относительно судьбы только что зародившегося коммунистического движения, — Лев Троцкий. Вслед за Радеком он признал, что за рубежом итоги Второго конгресса «истолковываются как организационное закрепление диктатуры РКП в международном масштабе»[377].