Только Тристан на такое способен – предложить леди закурить! И вообще курить в присутствии леди. Впрочем, он ее за леди не считает.

Люси отвернулась.

– Сначала в парке, затем в конюшне… Не верю я в такие совпадения. Ты меня преследуешь!

Тристан со щелчком захлопнул портсигар.

– А ты действительно предпочитаешь сражаться с пятью мужчинами одновременно или падать с лестниц?

Люси сцепила зубы. Они сидели некоторое время молча – он курил, она силилась понять, почему так и не ушла.

Потому что теперь это оказалось не просто. Равные, но противоположно направленные силы – а может, и вино – удерживали ее на месте, между гранитным львом и Тристаном.

– Ну и как тебе? – спросил он, уставившись на горизонт.

– Ты о поэме?

Он кивнул.

Еще один сложный вопрос.

– Поэма хороша, – неохотно ответила Люси.

– Ты чрезвычайно низко оцениваешь поэзию как таковую, – с некоторым изумлением в голосе спросил Тристан, – или это касается только моих стихов?

– Не льсти себе, – холодно отозвалась она. – Я не утверждаю, что ненавижу поэзию.

– Но?

Люси вздохнула:

– Я не разделяю общепризнанную восторженную оценку поэзии и считаю, что это по большей части пустозвонство.

– Неужели? – Он покосился на нее уголком глаза.

– Именно. Великие поэты-романтики были отвратительными мужьями и любовниками.

К удивлению Люси, Тристан повернулся к ней, явно заинтригованный:

– Я весь внимание.

– Наверняка тебе эти факты известны.

– С удовольствием выслушаю твою версию.

Ну почему, подумала Люси, почему она должна делать то, что доставляет ему удовольствие?

– Так слушай. Возьмем Шелли – ходили слухи, его первая жена утопилась в озере Серпантин, потому что он бросил ее, беременную, и в очередной раз ушел к любовнице.

– Да, это так, – поморщился Тристан.

– А что касается Кольриджа – он не скрывал того факта, что ненавидел свою жену, а еще предавался курению опиума. Но самый отвратительный – Байрон. Его любовница никогда не видела свою дочь, поскольку он ее похитил и отдал в монастырь. – Люси презрительно махнула кистью руки: – «Она идет во всей красе», – говорил он, а сам сделал ей ребенка, затем бросил, и девочка вскоре умерла.

Тристан молчал. Прочесть его мысли по лицу было невозможно.

Люси вздернула подбородок, приглашая к спору.

А он лишь кивнул и вновь уставился на закат, выдыхая дым.

Люси поерзала на скамье.

– Ну и?..

– Великолепно, – растягивая слова, произнес он. – Ты затронула интересную проблему.

– О да, – согласилась Люси, однако не выдержала: – Какую проблему?

Он взглянул на нее, цинично скривив губы:

– По твоей логике, только безупречному представителю мужского племени дано право создавать прекрасные творения. – Тристан широко улыбнулся, показав зубы. – О поэзии мы уже поговорили. А как насчет музыки? Композиторы в большинстве своем были невыносимы.

И поскольку Люси молчала, он продолжил:

– А можно еще обсудить живописцев. Вот обожаемые прерафаэлиты – тициановые кудри, рыцари и прекрасные девы… Милле увел жену у Раскина – признаю, это отвратительно, но разве ты не захочешь еще раз увидеть его Офелию?

– Ишь, как тебя затронуло!

Он замер.

– Затронуло… Мой бог, сейчас ты скажешь мне, чтобы не забивал свою глупую голову.

– А поможет?

Тристан запрокинул голову и разразился смехом:

– Ничуть.

Странно. Люси до сих пор не видела, чтобы он смеялся. Всеми видами соблазнительной улыбки владел в совершенстве, однако никогда не смеялся. Наверное, и хорошо, потому что тогда на его щеках появляются очаровательные ямочки; а еще у него на зависть красивые зубы.

За ротондой вечерняя синева поглотила последние розовые облачка.

Неблагоразумно сидеть в сумерках наедине с Тристаном, если ты подогрета вином и вбираешь в легкие выдохнутый им сигаретный дым. Так недалеко и до любезной, а то и интимной беседы. Пора пресечь поползновения.

– Я не требую от тебя быть образцом совершенства и не требую безупречности, – вместо того сказала она. – Я просто хочу правду.

Это его отрезвило. Веселость в глазах затухла.

– Правду. Всего лишь правду, – повторил он.

– Честность, правда, подлинность. Называй как хочешь.

– На самом деле тут возникает много вопросов.

Люси пожала плечами:

– А существует ли вообще что-то достойное, если в нем нет правды?

– Пуританка, – прошептал он. – Ты действительно пламенная идеалистка.

Люси удивленно приподняла брови:

– Кажется, так меня еще не называли.

– Идеалисткой?

– Да. Обычно меня называют ужасно циничной.

Зачем она ему это рассказывает? Люси сама не знала.

– Это почти одно и то же, – сказал Тристан. – Идеализм, цинизм. Две стороны одной медали.

– И что же у нас медаль?

Он взмахнул рукой с зажатой в ней сигаретой:

– Отчаянное стремление контролировать нашу переменчивую фортуну. – Его тон был несколько драматичным. – Циник – тот же идеалист, который упреждает шок от разочарования, высмеивая все. У обоих чрезмерные амбиции. А тебе следует почитать Теннисона.

У Люси в животе завибрировало от неловкости. Теперь Тристан рекомендует ей книги, прямо как подружка!

Воздух вокруг заметно потеплел – или это был жар его тела? – потому что дистанция между ними постепенно таяла. Люси чувствовала его запах, на этот раз с более выраженными нотками пены для бритья.

Она подвинулась на пару дюймов. Тристан удержался от того, чтобы тоже сдвинуться, – на это ума хватило. Однако на его губах заиграла понимающая улыбочка, и Люси рассердилась.

– Ты заставил клуб фехтовальщиков пожертвовать кругленькую сумму суфражистскому движению, – произнесла она.

Тристан не выглядел удивленным, однако сделал паузу, чтобы выпустить кольцо дыма, и лишь затем подал реплику:

– Я?

– Да, – повторила Люси, начиная терять терпение. – Но как?

Он загадочно улыбнулся:

– Я предпочел бы не раскрывать свои методы. А не то ты меня осудишь, маленькая пуританка.

– Хотя бы скажи зачем?

Он приподнял брови: