«Время белых прошло, — слова тренера. — Ты с последнего парохода, Смит, — говорит прямо при всех, в раздевалке перед выходом на дорожку. — Никто не ждет подвигов, парень! Сделай корейца и кубинца. За остальных наших я спокоен — а вот тебе надо постараться».

— Ему было просто некому отдать это, — Аксиния старается, чтобы губы не задрожали, прижимает их к зубам. — Допинг — это как СПИД, только намекни, и ты один. Его бросили все, отвернулись и забыли вмиг. А папа поверил каждому его слову.

Сотка — это быстро только со стороны. На середине пути дорожка становится бесконечной.

Кислород полыхает в легких, разрывая их изнутри. С каждым шагом железные штыри втыкаются в пятки до колен. Взмахом руки можно оторвать себя от земли и улететь в космос.

Аткинс висит черным призраком на периферии зрения. И это хорошо, потому что они идут вровень.

«Надо подкрепиться, Джон, — врач команды подкарауливает в уголке и протягивает пилюлю. — Тебе уже не двадцать пять, а эта штука поддержит сердце, чуть снизит кислотность, и безо всякого следа — проверяли в той самой лаборатории. Давай, давай, ковбой!»

— Эту запись надо было вывозить в Канаду. Или в Китай, или в Мексику — куда-то, где вещи можно называть своими именами. Здесь же… Здесь же одно вранье!

Воздух — патока, воздух — лед, воздух — ртуть. Остается три шага, и нужно вдавить себя в невидимую стену, разорвать мироздание, сломить ход событий. Плевать на антропологические исследования, плевать на гнилые теории. Просто сделать предпоследний и последний шаг чуть быстрее и дальше, чем остальные.

Отбить руку дающую. Блестящая капсула летит к потолку. «Ах ты, тварь неблагодарная!» — врач кривится, а тренер смотрит оловянными глазами…

Остается просто долететь последние сантиметры. Рядом Аткинс падает грудью вперед на выдохе. Уже чувствует, что его обошли, обогнали, сделали. Остается позади и исчезает.

Ноги по инерции несут тело вперед. Не осталось воздуха, не осталось притяжения, пульс стучит в зубах, плечах, щиколотках, хочется перестать быть. И надо повернуться к табло и посмотреть результат.

Носорог стоит на четвереньках, уперевшись лбом в свою несчастливую дорожку. Какие-то люди бегут навстречу. Нереальные, запредельные цифры разгораются красным на самом большом экране.

«Сдохнешь на дорожке!» — хорошее пророчество перед забегом.

«Смииииииииит!!!» — кричит стадион единым тысячеэхим голосом.

Белый, знай свое место?! Не в этот раз, политкорректные ублюдки, не в этот раз!..

Джош гладит ее по плечам, по волосам, медленно прислоняет к себе. «Здесь жизни нет!» — утверждает размашистое граффити на заваленном заборе автопарка. Здесь нет будущего, а скоро совсем не станет прошлого. Замерли, прижавшись друг к другу, две смятенные фигурки, черная и белая.

Аксиния перебирает пальцами кудряшки на затылке Джоша, смотрит через его плечо на мертвенные воды Сент-Клера и никак не решится, плакать ей… или плакать.

* * *

Как вы понимаете, запись абсолютно нелегальна. Ни гарантий, ни претензий. Чисто по знакомству могу впаять. Оба брэйн-ролика всего по сорок секунд, одно объятие, но подоплека, чувственный ряд — башню сносит. Новое искусство, амиго!

Парень — восемь долларов, девчонка — пятнадцать. За пару — двадцатка, по рукам?

Окна…

Они открывались не так часто, и каждый раз вся станция ждала нового постояльца — с садистским любопытством и внутренним трепетом. Их здесь ютилось уже более трехсот, разношерстный интернационал, люди всех возрастов, профессий, пристрастий и вер, объединенные лишь одним — желанием смерти.

По-другому сюда не попадали. Нужно было встать точно в указанном месте, воздеть руки к небу и мысленно умереть. Если ты счастливчик — хотя бывают ли счастливчики среди самоубийц? — то через миг ты окажешься здесь. Если нет — то под хихиканье толпы, сквозь брезгливо соболезнующие взгляды зевак можешь плестись, откуда пришел, и выбирать для себя более тривиальное решение — пулю, бритву, яд, высокий мост…

Испано-вьетнамка Сьон попала сюда из Парижа, со ступеней Сакрекёра. Русский программист Петучкоу — или Петушкоф? — с круглого бронзового люка «нулевого километра» рядом с Красной площадью и московским Кремлем.

Восемнадцатилетний Клайв Соммерсон покинул Лос-Анжелес наиболее пафосно. В окружении фоторепортеров, под блеск вспышек, поздним вечером на Аллее звезд, поправ Джоан Вудворд, чье имя было первым впечатано в священную голливудскую землю, он театрально вскинул руки и в ту же секунду превратился в серебристую пыль.

На следующее утро, проглядывая прессу, он поморщился от нелепого пассажа «улетел со звезды на звезду» — отличился кто-то из «Чикаго Трибьюн». Только необразованному журналисту — а большинство из них таковы, Клайв в этом никогда не сомневался, — могло прийти в голову назвать Наблюдение звездой.

Окна…

Готические, стрельчатые, украшенные изумительными витражами. Типовые и унылые, наследие прошлого века, перемазанные неумелыми малярами, с трескающимися рамами и сломанными шпингалетами. Трехкамерные, с защитой от ультрафиолета и ударной волны, пылеотталкивающие с обеих сторон стеклопакеты. Слюдяные квадратики перекосившихся черных избушек.

Миллиарды окон смотрели на Клайва с ночной Земли. Косматое солнце спряталось на пару часов, и темная поверхность планеты едва заметно тлела своими фонарями и пожарами, рекламными щитами и газовыми факелами.

«Как ты покажешь мне свое настроение?..»

Слишком далеко, чтобы без оптики разглядеть что-нибудь подробно. Слишком далеко, чтобы чувствовать единение с висящим в пустоте шариком. Наблюдение застыло в геостационаре, как камень в праще. Двадцать две тысячи проклятых миль. Тридцать шесть тысяч гребаных европейских километров.

Клайв часто приходил сюда — в единственное место на Наблюдении, не считая спального отсека, где мог остаться один. Теперь можно было не спешить — раньше или позже Булыжник возьмет его насовсем. Боль и обида не ослабевали ни на йоту, и Клайв садился на широкий парапет перед иллюминатором, обхватывал колени и тихо качался из стороны в сторону, выедая себя изнутри.

На расстоянии вытянутой руки, но по ту сторону, жил Булыжник. С того момента, как Клайв услышал от камня свое имя, он больше не мог думать неодушевленно о трехметровом астероиде, предъявившем свои требования всему бестолковому человечеству.

Звездный гость. Звездный инспектор. Кусок скальной породы без малейших признаков организованной структуры. Просто каменюка, прилетевшая неизвестно откуда. Булыжник.

Булыжник, вышедший на нужную ему орбиту и зависший над Тихим океаном. Болтливый, как ди-джей с поп-радиостанции. Перекроивший пространство вокруг себя, сместивший естественные гравитационные векторы в радиусе мили. Построивший сцену для спектакля двух актеров — себя и Земли, — наполнивший зал зрителями.