— Где хозяин? — обращаясь к одному из подручных Чарновского, имевшему, по мнению контрразведчика, наиболее осмысленный вид, спросил Лунев.

— В отсутствии, ваше высокоблагородие! — демонстрируя армейскую выправку, выпалил слуга.

— Ложь, — сверля взглядом собеседника, жестко проговорил Платон Аристархович. — Мне известно, что ни господин Чарновский, ни госпожа Эстер не покидали этого здания. Если вы окажете помощь следствию и чистосердечно расскажете, где они скрываются, вы будете награждены за верность и преданность государю. Если же сочтете нужным играть в молчанку или, того хуже, пытаться нас обмануть, предстанете перед военным трибуналом как пособник врагов Отечества. Итак, я повторяю вопрос еще раз: где скрывается господин Чарновский, госпожа Эстер, а также господин Конрад Шультце, о пребывании которого в этом доме мне доподлинно известно? Вопрос относится ко всем присутствующим. — Лунев обвел взглядом замерших слуг. — У вас есть время, пока я не сочту до трех. Итак, раз, два…

— Ваше высокоблагородие! Ваше высокоблагородие! — Один из жандармов, придерживая шашку, сбежал, почти скатился с лестницы. — Там наверху комната, книг в ней огроменное число. Я дверь приоткрыл, сквозь щелку глянул — там офицер, конногвардеец. Так я подумал, не ваш ли?

— Ну вот, — Платон Аристархович сверху вниз посмотрел на понуро замерших перед ним верзил, — а вы твердите «Не могу знать».

Дверь библиотеки распахнулась. На ее пороге в сопровождении сотника-атаманца и пары жандармов стоял полковник Лунев.

— Не двигаться с места! Положить оружие!

Офицер в конногвардейском мундире с крестом святого Георгия на груди едва не поперхнулся от столь бесцеремонного вторжения и поставил на богато сервированный столик недопитый бокал хереса.

— Потрудитесь объяснить, господа, что все это значит? — Молодцеватый офицер с нервным лицом резко встал из-за стола, хмуря брови и дергая щекой. — С кем имею честь?

Если бы полковник Лунев мог выругаться в присутствии подчиненных, он бы непременно так и сделал. Стоящего перед ним офицера он встречал совсем недавно у императора в Царском Селе, где тому, как и самому Луневу, вручали полковничьи эполеты. Платон Аристархович и прежде видел это лицо. В газетах, описывающих лихую атаку конногвардейцев на батарею пруссаков близ Каушена.

— Если не ошибаюсь, полковник Врангель? — произнес он, чувствуя, как покидает его недавнее ощущение удачной охоты. Окончательно и бесповоротно.

— Он самый. Барон Врангель Петр Николаевич. Чтобы выяснить это, не стоило врываться сюда с таким шумом, и уж тем более с этими… — Статный конногвардеец брезгливо кивнул в сторону жандармов. — В чем, собственно говоря, дело?

— Полковник Лунев, Платон Аристархович, контрразведка.

— Ах, контрразведка! — хмыкнул герой битвы под Каушенами.

— Да, контрразведка. А потому вопросы задавать буду я.

— Да уж, сделайте милость. — Врангель смерил недавнего знакомца тем непередаваемым взглядом, каким кавалеристы первой гвардейской бригады одаривали всех прочих армейских чинов.

— Что вы здесь делаете? — раздраженно бросил Лунев.

— Как видите, обедаю.

— Вы отлично понимаете, о чем я спрашиваю.

— Вот же странный вопрос. Достопочтенный Платон Аристархович, я прибыл в столицу менее недели тому назад с той же целью, что и вы. Полагаю, вы сами можете подтвердить эти слова. Семейство мое сейчас в отъезде, а потому я счел вполне уместным остановиться у полкового товарища. Как вы сами видите, Чарновского я не стесняю, а кухня у него, пожалуй, одна из лучших в Петрограде.

— Хорошо, — кивнул контрразведчик, понимая, что подобное объяснение если и не является правдой, то, во всяком случае, опровергнуть его с ходу не представляется возможным. — Вы, конечно же, рассказывали своему приятелю о нашей встрече в Царском Селе.

— Еще бы. Не всякий день государь-император вручает нам с вами полковничьи эполеты. Согласитесь, это событие, достойное красочного описания.

— Соглашусь. Еще один вопрос. Рассказывая Чарновскому о приеме у государя, вы, должно быть, упомянули, что я был удостоен его величеством отдельной беседы?

— Может, и говорил. Право сказать, сейчас не упомню, — надменно скривил губы барон Врангель. — Но вряд ли сие может почитаться военной тайной.

— Нет-нет, что вы! Не может. А кстати, когда вы последний раз видели своего приятеля?

— Не более четверти часа назад, — доставая из кармана серебряные часы и щелкая крышкой, проговорил конногвардеец. — Мы сидели, разговаривали. Вдруг он заявил, что ему нужно срочно отлучиться, и вышел.

В этот момент где-то наверху послышался глухой хлопок, затем еще один.

— Из нагана стреляют, — прислушавшись к внезапному звуку, объявил барон Врангель.

— Это уж точно. — Лунев вытащил из кармана браунинг и дослал патрон в патронник. — Петр Николаевич, прошу вас, оставайтесь здесь, ничего не предпринимайте. Чуть позже мы вернемся к нашей беседе.

* * *

Государыня-императрица пила кофе со сливками. В каком-то суеверном ужасе перед всем, что могло напомнить о ее немецких корнях, она избегала называть излюбленное лакомство «кофе по-венски», точно в этом названии могла таиться скрытая измена России. Она приказала величать напиток «кофе а-ля Кульчински», вызывая тем самым толки среди придворных и насмешки всех тех, до кого докатился слушок о чудачестве государыни.

— Ты, маменька, эту заморскую отраву зря потребляешь. — Григорий Распутин покачал головой и отхлебнул кваса. — Здоровости в ней и на грош не будет, а только для ума томление.

Императрица внимала Старцу, вздыхала, но укоренившаяся с детства привычка все же брала верх.

— Ты что же думаешь, ежели черное сверху белым прикрыть, так оно изнутри побелеет? Не побелеет. Все одно, что грязь лакать. А от того пойла иноверского и сердцебиения лихие случаются, и костям слабость, и в голове шум. Крещеному человеку такое пить зазорно. Басурманское зелье! То ли дело это, исконно наше. На вот, отхлебни.

Александра Федоровна, воспитанная при английском королевском дворе Гессен-Дармштадтская принцесса, точно чашу с ядом, приняла из рук «божьего человека» кружку с квасом, демонстрируя, что даже яд из этих рук не устрашит ее, и, почти не кривясь, сделала большой глоток.

— Чуешь силу, от самой земли идущую? — сжав кулак для пущей убедительности, проговорил Старец Григорий. — Без этой силы русского нутра не уразуметь.

— О да, конечно, — подтвердила императрица, возвращая недопитый квас.

— То-то и оно, что конечно. — Распутин потряс кулаком перед носом. — Господь же… Он все видит, все разумеет. Он меня сюда привел неспроста. Моими устами Господь тебе и папеньке истину речет. Я заступник за народ русский. Со мной все образуется. И Алешу на ноги поставим, как вот нынче Анечку. Слышала уже небось?