– Лидия Сергеевна, – сказала она твердо. – Вот так попрошу ко мне обращаться.

– Как скажете. – Григорий прикрыл глаза, и сразу стало понятно, что вся его бравада – это напускное, что на самом деле чувствует себя он не слишком хорошо. – Митяй, проводи барышню.

– А что ее провожать? – Митяй пожал плечами. – Она тут все лучше меня знает.

– Не надо меня провожать! Лучше позовите меня через час.

Она бы могла поспать и тут, в этом импровизированном лазарете. При других обстоятельствах, при другом пациенте. Этот был странен и опасен, от этого хотелось держаться подальше. До тех пор, пока он не заглядывал ей в глаза… Лида попятилась и едва не упала, переступая порог.

– Осторожнее, Лидия Сергеевна, – в голосе Григория была… забота? – Извините, что не бросился поддержать. Я не в форме, а Митяй манерам не обучен. Упустил я что-то в его воспитании.

Лида ничего не ответила, ей понадобилась вся ее воля, чтобы не хлопнуть дверью. Он был смертельно ранен, еще несколько часов назад никто не дал бы за его жизнь даже ломаного гроша, а сейчас он насмехается над ней, своей спасительницей. Хорошо, пусть настоящим спасителем был Зосимович, но без ее помощи и участия у него бы ничего не вышло.

Снаружи была весна. Вот самая настоящая – с капелью, птичьими трелями и солнцем. Еще день назад все утопало в сыром тумане и казалось, что зиме нет ни конца ни края, а сейчас уже нет никаких сомнений, что весна победила окончательно и бесповоротно. Вот и они победят! Очень скоро победят! Ведь не зря же говорят, что самый темный час перед рассветом.

Перед тем, как уйти к себе в землянку, Лида не удержалась, заглянула в окошко. Внутри царил полумрак, но даже в нем можно было разглядеть, как Митя помогает Григорию перебраться со стола на единственную в комнате койку. Григорий двигался медленно, было очевидно, что движения причиняют ему боль. Но в движениях этих было что-то хищное, и мышцы под кожей перекатывались с этакой звериной ленцой. Те мышцы, что не скрывала повязка. Сколько ему, если у него такой взрослый сын? Лет тридцать пять – сорок ему должно было быть. Зачем она вообще думает про его возраст и смотрит?..

Он обернулся в тот самый момент, когда Лида собралась уходить. Обернулся и посмотрел прямо на нее. Нет, не в глаза, но точно на нее. Его бескровные губы растянулись в ироничной усмешке. Лида отшатнулась от окошка, снова едва не упала. Да что ж это такое?!

После завтрака поспать не удалось, потому что их, одного за другим, вызвали на разговор – или допрос? – к Голове, так уважительно партизаны называли командира отряда Власа Петровича Головина. Это был болезненно худой, смертельно усталый дядька с яркой проседью в черных густых волосах, с папиросой, с которой он, кажется, никогда не расставался. Даже когда руки его были заняты, папиросу он крепко зажимал зубами. Севе подумалось, что на ногах командир держится исключительно благодаря силе воли и вот этой лошадиной дозе табака. Ему бы самому поспать, а не допрашивать каждого, кто приходит с той стороны болота. Но Голова думал иначе, Голова с каждым из них разговаривал лично и с глазу на глаз. Антимонии он не разводил, когда задавал вопросы, смотрел очень внимательно, просверливал взглядом насквозь. Да только что Севе эти «сверления» после общения с Ольгой Владимировной и Таней?..

– Из Гремучего ручья, говоришь, сбежали? – спросил Голова, перекидывая сигарету с одного уголка рта в другой. – А когда сбежали: до того, как там все началось или после?

– Что началось? – спросил в ответ Сева.

– Нападение, – уточнил Голова. Вот только не уточнил, кто на кого нападал.

– Наверное, до. Мы с Таней… – он осекся, а потом продолжил, – мы с ней вытащили Митяя из подвала еще до того, как все началось.

– Митяй – это тот седой и задиристый?

Тут можно было не отвечать, достаточно было кивнуть. С Митяем Голова пообщался с самым первым.

– И что он делал в подвале?

– Его там держали. В плену.

– А вы с Таней, стало быть, его вызволили?

– Стало быть.

– А Таня это третья из вашей компании?

– Нет. – Руки сами сжались в кулаки. – Таня… погибла. Третья – это Соня, ее мы подобрали в лощине позже, когда пробирались с раненным дядей Гришей к вам. Соня тоже из усадьбы. Ваша повариха тетя Шура ее знает. Она нас всех знает. Если хотите, поговорите с ней.

– Поговорю. А сейчас я с тобой говорю. – Голова подался вперед, узкие, жилистые руки положил на стол. – Я спрашиваю, ты отвечаешь. – В голосе его послышалась угроза. – Что там случилось?

Вот он – самый главный вопрос. Что случилось в Гремучем ручье? Все думают, что на усадьбу напали партизаны, перебили фрицев и бургомистра со свитой, подорвали машину фон Клейста, да только Голова прекрасно понимает, что партизан в ту ночь ни в усадьбе, ни в лощине не было. Партизаны появились значительно позже, когда в Видово пришел отряд карателей. Вот тогда партизаны начали спасать тех, кого еще можно было спасти.

– Вам лучше знать, товарищ командир. Мы выбрались из усадьбы еще до нападения.

Не станешь же сейчас рассказывать про упырей. И Горыныча этому насквозь пропитанному махоркой дядьке не покажешь.

– Значит, не видели ничего?

– Не видели.

– Вот и остальные не видели. – Рассерженным Голова не выглядел – скорее, озадаченным, словно бы решал странную головоломку. – А что в Видово происходило знаете?

– Видели кое-что. Вот дядю Гришу в овраге нашли. Он отбил у фрицев людей, которых хотели спалить в сарае. Живьем спалить… Вот за это его и расстреляли… – Сева запнулся. – Почти расстреляли.

– Выходит, хотели убить, но не добили. – Голова поскреб подбородок. – Доктор говорит, ранения у него страшные, несовместимые с жизнью. – Сказал и искоса посмотрел на Севу, а потом спросил: – Как же он столько протянул-то, а? Чудеса…

– Фартовый он, вот и все чудеса.

Голова молча покивал, раскурил следующую папиросу.

– А в лесу, когда к нам пробирались, не видели ничего подозрительного?

– Подозрительного?

– Необычного.

– Я в городе вырос, мне тут все необычно.

Голова улыбнулся одними уголками губ, сказал вкрадчиво:

– Знаешь, парень, я до войны следователем был, так что вранье я за версту чую. – И пыхнул папиросным дымом, от которого у Севы защипало глаза.

– Я не вру.

– Может не врешь, но и всю правду не рассказываешь. И Митяй этот ваш тоже. – Он устало потер глаза, потом спросил: – Что за колья у вас? У тебя и Митяя?

Колья?.. И ведь сходу правильное определение подобрал.

– Это посохи. Мы ж на болоте заблудились, едва не утонули. Посохи для того, чтобы дорогу прощупывать.