Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А он был занят черным налом
И Цицерона не читал.
Он не спешил в мои объятья,
И тут я понял, что народ
Есть виртуальное понятье,
Фантазии поэта плод.
И понял я, что мне природа
Его по-прежнему чужда,
И вновь я вышел из народа.
Чтоб не вернуться никогда.
* * *
Впервые опубл. в ж. «Magazine», № 5, 1999.
Моя неизбывная вера
Незнамо в кого и во что
Достигла такого размера.
Что еле влезает в пальто.
Такого достатка картины
Рисует рассудок больной,
Что пламенный лох Буратино —
Печорин в сравненье со мной.
И глаз не смыкая бессонных.
Мечтаю всю ночь в тишине,
Как в белых солдатских кальсонах
Спешит мое счастье ко мне.
* * *
Впервые опубл. в ж. «Magazine», № 5, 1999.
Прелюдией Баха хоральной
Наполнив квартиры объем,
Душой ощущаю моральный
Последнее время подъем.
Казалось всегда — на фига нам
Унылый напев немчуры,
А ныне, пленен Иоганном,
Иные постиг я миры.
За ангелов дивное пенье
У райских распахнутых врат,
За дивные неги мгновенья
Спасибо, далекий камрад.
Затянут рутины потоком.
Воюя за хлеба кусок,
Я редко пишу о высоком,
Хотя интеллект мой высок.
Но чувствую в области паха
Предательский я холодок.
Едва лишь прелюдии Баха
Заслышу протяжный гудок.
Из хорватского дневника
Впервые опубл. в ж. «Magazine», № 5, 1999.
Сказать по правде, никогда симпатии
Я к братии двуногой не питал.
Но прошлым летом, будучи в Хорватии,
К хорватам это чувство испытал.
Открытые, беспечные, наивные,
Простые, как дубовая кора…
Я полюбил их песни заунывные
И медленные танцы у костра.
Они едят душистые корения
И лакомятся медом диких пчел…
Я им читал свои стихотворения
И это, кстати говоря, прочел.
Исполненный высокого служения,
Я, бремя белых тяжкое неся.
Дал им азы таблицы умножения,
При том, что мне она известна вся.
А на прощанье лидеру их племени.
Чтоб родины поднять авторитет.
Торжественно вручил я бюстик Ленина,
А он мне — банку «Гиннесса» в ответ.
Из хорватского дневника II[3]
На полу стоит кроватка.
Маленькие шишечки,
А на ней лежит хорватка,
Маленькие сисечки.
* * *
Впервые опубл. в ж. «Magazine». № 5. 1999.
Как это исстари ведется
И в жизни происходит сплошь,
Он незаметно подкрадется,
Когда его совсем не ждешь.
И ты узришь в дверном проеме
Его суровые черты.
Во всем пугающем объеме
Их абсолютной полноты.
Баллада о железном наркоме
Публикуется впервые.
Москве товарищ Каганович
Нанес неслыханный урон,
И за сто лет не восстановишь
То, что разрушил за год он.
Привык он действовать нахрапом,
Колол рукою кирпичи.
Недаром сталинским сатрапом
Его дразнили москвичи.
Давно его истлели кости
В могиле мрачной и сырой.
Гуляет ветер на погосте
Ненастной зимнею порой.
Но раз в году, в глухую полночь,
Нездешней силою влеком,
Встает из гроба Каганович,
Железный сталинский нарком.
Встает буквально раз за разом
Железный член Политбюро,
И всякий раз подземным лазом
В метро ведет его нутро.
Вот в освещенные просторы
Ступает он из темноты,
К нему привыкли контролеры.
Его не трогают менты.
Ему спуститься помогают.
— Здорово, деда, — говорят.
Его уборщицы шугают
И добродушно матерят.
Пищит вокруг суровый Лазарь,
Волнения не в