Когда и как свалился Кацо, никто не видел, но в глубокий погреб мы прибежали уже вшестером. Потерю заметили не сразу, так как все вповалку лежали на холодном земляном полу, хрипя и сморкаясь кровью, до белых кругов в глазах сжимая веки от невыносимой головной боли. Выброс кончился через двадцать минут… но я был уверен, что он длился несколько долгих, страшных часов, и когда последние раскаты грома утихли, когда прекратился назойливый «телефонный» вой в ушах, Рокер щёлкнул фонариком.

— Мужики… хана Кацо. Нет его с нами, — прохрипел он.

— И Камыша тоже Зона прибрала…

Остряк, скрючившись, сидел у картофельного ларя, набитого сгнившими до черноты овощами. Он молчал, обхватив голову руками, и Рокер тихонько ткнул его в плечо.

— Не зарубайся, мужик. Не ты виноват… кто ж знал, что машина накроется? Все под Зоной ходим. Сам знаешь, как оно тут бывает.

— Жалко ребят, — вздохнул ещё один, пока мне не знакомый парень в армейском камуфляже, который, кажется, и был водителем ЗиЛа. — Надо было по-моему. На лапу воякам дать, и все дела.

— Угу умный какой. Они тебя после за блокпост пропустят, а потом машину в клочья из пулемётов и посекут. Оно им выгодно… и бабки наши у них, и отпуска с поощрениями от начальства. Так что не трынди… всё правильно Остряк сделал.

И на этом все разговоры закончились. Никто не заснул до самого утра, сидя в углах воняющего гнилым картофелем подвала, слегка освещенного маломощным подвесным фонариком.

Утром мы увидели Камыша. Парень сидел, сгорбившись и низко опустив голову, на рассыпавшейся поленнице в нескольких шагах от погреба. На окрик он поднялся и неуверенной, шатающейся походкой двинулся к нам. Так я впервые понял, что у Зоны есть лицо… обвисшее, с полуоткрытым ртом, забитым хлопьями густой пены. У Зоны были глаза… бессмысленные, почерневшие, налитые кровью. Сама Зона в облике Камыша ковыляла к нам, бессвязно мыча и роняя слюну на грязную камуфляжную куртку.

— Камыш… братишка. Ты чего? — выдохнул Рокер, отступая назад, к погребу.

— Это уже не он, — глухо проговорил Остряк, доставая пистолет. — Зомби.

— Может… может, ещё нет, а? Антишоковое ввести, нейростимулятор…

— После Выброса? Нет, дружище, он мёртвый… как будто сам не знаешь.

Хлопнул выстрел, и во лбу бывшего Камыша появилось тёмное треугольное пятно. Он остановился, поднял руку и начал ощупывать бескровное отверстие. Остряк выстрелил ещё два раза, прежде чем зомби свалился на землю, и практически разбил ему голову, выпустив остаток магазина почти в упор.

— Зачем… — натужно завыл сквозь сжатые зубы бывший водитель ЗиЛа, падая на колени и сгребая пальцами землю в горсти. — Зачем я на это подписался, а? Ну ёлки ж, а… ну, на хрена?..

— Харе канючить. Тебя предупреждали, но ты сам захотел, — не оборачиваясь, проговорил Остряк. — Поэтому заткнись и поднимайся.

«Интересно, а предупреждал ли меня кто-нибудь?» — подумал я вместо того, чтобы спросить это вслух. Но так и не спросил. Ни разу.

Вот и интересно мне до сих пор… спасибо сказать Остряку, Витьке Островидову, напарнику моему первому и последнему, пусть Зона ему пухом будет, или же проклятие бросить его костям, до сих пор, наверное, лежащим в тех самых «смерть-кругах» на Болоте.

— Странно ты как-то спишь, дружище, — заметил Фельдшер. — Вроде и на диван хлопнулся, вздремнул полчасика, и вот уже два часа в потолок пялишься.

— Да так… прошлое не отпускает, — усмехнулся я.

— Знакомо.

— Кем был-то?

— Говорил же — врачом. Хирургом. Причём неплохим, надо сказать. — Фельдшер прикрыл глаза и откинулся в старом, но ещё крепком кресле, которое Хорь, видимо, решил не выбрасывать.

— Я в курсе. Подробнее бы.

— О как. Ну, лады. Только, чур, история за историю.

— Договорились.

— Эх-х… с чего бы начать… ну, я-то сам из семьи докторов. Говорят, конечно, что дети не любят ходить по стопам родителей, но вот со мной совсем другой случай. Я медициной со школы болел, да, мечтал хирургом стать. В восьмом классе ещё начал в Сеченовку готовиться. Химия там, биология, всё чётко, знал я эти предметы получше учителей, батя вузовские учебники достал, когда для меня школьные слишком простыми стали. На олимпиады ездил… даже международные. Физику, алгебру подзабросил я тогда, бывало, двойки проскакивали, но после первых результатов перестали меня по этим предметам пекать, даже на выпускных бумажки с решением подложили. Поступил без вопросов. Ну и отучился до третьего, перешёл на хирургию, красный диплом, ординатура, окончил на ура. Предложили направление в какую-то районную клинику, я туда устроился. Денег, конечно, особо никаких, бюджет, но сама работа нравилась очень. «Больших» операций немного было, в основном переломы, гнойники, два раза удалял аппендицит. Ну, обычная, нормальная работа. Года полтора я в поликлинике той отработал, и позвали меня в область, в крупную больницу. Перевёлся. Работы больше стало, попадались сложные, интересные случаи, и мне потихоньку начали доверять серьёзные операции. И никого я, брат, за всё время не зарезал. Даже в самых плохих случаях справлялся, людей спасал… эх, на словах это не передать. Чувствовал я, что правильно живу, что вот оно, призвание и признание. Что жизнь — штука классная. С одним стоматологом познакомился… красотка вообще. Свадьбу уже планировали. И вот не было печали…

Приехали как-то по зиме какие-то шишки из Москвы к губернатору по случаю его юбилея. Ну, всё как полагается, встреча, поздравления, на охоту поехали. Егеря потом рассказывали, что загон за две недели подготовили, лосей специально из питомника завезли, охотничьи домики обустроили, всё чином. А те приехали и… ну, короче, просто перепились на природе и начали по бутылкам меткость свою показывать. Ор, стрельба на весь лес, какие уж там, к чертям, лоси, друг друга бы случайно по дури не задели, охотнички хреновы. Одного губернаторского родственника на геройство потянуло по пьяной лавочке, пошёл в лес дичину искать. А дело-то зимой, мороз под двадцать был, так что ещё повезло, что нашли быстро, всего-то три пальца на ногах отморозить успел. Привезли его к нам, и вижу я, что надо пальцы эти ампутировать, некроз уже начинался. Объяснил ситуацию, с грехом пополам убедил высокопоставленную родню, что таблеточками и примочечками уже никак, только резать. Ну, вроде уговорили дурака, когда я ему в красках расписал, что такое гангрена, хотя до этого трясся он и блажил на всю больницу, что, мол, врачи уроды, им бы только резать, а чтоб лечить нормально, как в Европе, образования не хватает. Согласился он, сволочь трусливая, но с одним условием — чтоб полная анестезия была. А мужик, знаешь, боров поперёк себя шире, салом заплыл безобразно, испитой, прокуренный весь, печень уже с износом, одышка, в сердце шумы. Какая ему, на фиг, общая анестезия? Чтоб три пальца на ноге отрезать? Вообще бред… я говорю ему, что под местным обезболиванием всё быстро и хорошо сделаю. Побелел пациент, орёт белугой, кому-то позвонил, и набежали эти, в кожанках с рациями, и говорят, чтоб делали так, как он скажет, а то, мол, башку прошибём, ноги узлом завяжем, а потом вы же за это членовредительство и сядете. И матом восемь этажей сверху накидали. Всеволод Яковлевич, анестезиолог наш, наотрез отказался наркоз делать, начал объяснять этим, что нельзя, что помереть может, а им по фигу. Деньги совали. Но тот повязку сорвал и из больницы домой пошёл, не могу, сказал, греха на душу брать даже из-за такой сволочи, я, мол, Гиппократову клятву давал. Как ни странно, не остановили его молодчики, выпустили и через полтора часа другого врача привезли, молодого. И не надо мне было на операцию соглашаться… ох, не надо. Чем я думал тогда…