— Благодарю вас за любезное приглашение, майор, и принимаю его с превеликим удовольствием.

7 марта 1755 года

Стражник привел Фрэзера и оставил в гостиной, где был накрыт стол. Когда спустя несколько мгновений Грей вышел из спальни, он увидел, что его гость стоит у книжной полки, увлеченно изучая экземпляр «Новой Элоизы».

— Вы интересуетесь французскими романами? — выпалил он, слишком поздно сообразив, сколько недоверия прозвучало в его вопросе.

Фрэзер поднял глаза, захлопнул книгу и с подчеркнутой аккуратностью вернул ее на место.

— Я умею читать, майор.

Он побрился, и теперь борода не скрывала легкого румянца, выступившего на его высоких скулах.

— Я… да, конечно, я не имел в виду… я просто…

Щеки Грея покраснели даже сильнее, чем у Фрэзера. Он ведь знал, что имеет дело с образованным человеком, и допустил эту неловкость лишь потому, что в его подсознании горский акцент и лохмотья никак не сочетались с французской литературой.

Но если платье шотландца никуда не годилось, этого никак нельзя было сказать о его манерах. Игнорируя суетливые извинения Грея, Джейми повернулся к книжной полке.

— Я рассказывал эту историю товарищам по камере, но сам читал ее довольно давно и решил освежить в памяти концовку, прежде всего последовательность событий.

— Понятно.

К счастью, Грей вовремя спохватился и не спросил: «А они что–нибудь поняли?» Однако Фрэзер, очевидно, угадал этот невысказанный вопрос по его лицу, потому что сухо сказал:

— Всех шотландских детей учат грамоте, майор. Однако у нас в горной Шотландии распространена и традиция устных рассказов.

— А–а. Понятно.

Появление слуги с подносом избавило коменданта от дальнейшей неловкости, и ужин прошел относительно спокойно, хотя беседовали они мало и это малое ограничивалось делами тюрьмы.

В следующий раз Грей распорядился поставить перед огнем шахматный столик и пригласил Фрэзера сыграть с ним партию перед ужином. В голубых глазах шотландца промелькнуло удивление, но он кивнул в знак согласия.

Позже Грей подумал, что эта идея была чрезвычайно удачной. Освобожденные от необходимости разговаривать и проявлять учтивость, они мало–помалу привыкали друг к другу, молча сидя за инкрустированной доской из слоновой кости и черного дерева, оценивая один другого по передвижениям шахматных фигур.

А когда после этого сели за ужин, то уже чувствовали себя не столь чужими и их разговор, пусть по–прежнему осторожный и официальный, все–таки приобрел характер настоящей беседы, а не неловкой имитации оной, как вначале. Они обсудили дела тюрьмы, немного поговорили о книгах и распрощались, соблюдая формальности, но явно довольные проведенным временем. О золоте Грей не заикнулся.

Так установилась традиция еженедельных ужинов. Грей старался создать непринужденную обстановку, надеясь, что Фрэзер ненароком сболтнет что–нибудь, способное дать ключ к тайне французского золота. Пока, правда, результатов не было: любое проявление интереса к тому, что происходило во время трехдневной отлучки Фрэзера из тюрьмы, натыкалось на молчание, и Грей, не желая давить на узника, тут же менял тему.

За бараниной и отварным картофелем он изо всех сил старался навести своего необычного гостя на разговор о Франции и ее политике, Пытаясь обнаружить возможные связи между Фрэзером и вероятным источником золота французского двора.

К своему немалому удивлению, он узнал, что до мятежа Стюарта Фрэзер провел во Франции два года по делам, связанным с винной торговлей.

Впрочем, порой во взгляде Фрэзера можно было угадать намек на понимание того, к чему клонит хозяин, однако вел себя гость безупречно, учтиво поддерживал беседу и лишь старательно переводил разговор с вопросов личного характера к общим темам, касавшимся литературы, искусства и общественной жизни.

Грей некоторое время пробыл в Париже и сейчас поймал себя на мысли, что этот разговор интересен ему сам по себе, а не только ради попыток прозондировать французские связи Фрэзера.

— Скажите мне, мистер Фрэзер, когда вы были в Париже, у вас была возможность познакомиться с драматическими произведениями месье Вольтера?

Узник улыбнулся.

— О да, майор. Более того, я имел честь принимать господина Аруэ (Вольтер — это его nom de plume, псевдоним) у себя за столом, и не раз.

— Вот как? — Грей поднял брови. — Ну и каковы ваши впечатления? Действительно ли этот человек кажется таким же великим при личной встрече, как и при чтении того, что вышло из–под его блистательного пера?

— По правде говоря, я не могу утверждать это, — ответил Фрэзер, аккуратно насадив на вилку ломтик баранины. — Он вообще говорил мало и не блистал остроумием. Обычно сидел сгорбившись в кресле, наблюдая за всеми, переводя взгляд с одного на другого. Меня ничуть не удивило бы, случись так, что тема, обсуждавшаяся у меня за обедом, позднее оказалась бы обыгранной на сцене, хотя, к счастью, ни в одном из его произведений пародий на меня мне не встретилось.

Он закрыл глаза, задумчиво жуя баранину.

— Это мясо вам по вкусу, мистер Фрэзер? — любезно осведомился Грей.

Мясо было хрящеватым, жестким и самому майору показалось малосъедобным. Впрочем, случись ему питаться овсянкой, кореньями да порой лакомиться крысятиной, он, возможно, оценил бы это блюдо иначе.

— Да, майор, вполне.

Фрэзер добавил капельку винного соуса и поднес ко рту последний кусочек. Он не возразил, когда Грей дал знак Маккею снова поставить на стол поднос с бараниной.

— Боюсь, что господин Аруэ не оценил бы должным образом это превосходное блюдо, — сказал Фрэзер, покачав головой, и положил себе еще баранины.

— По правде сказать, я склонен был думать, что человек, столь популярный и влиятельный во французском обществе, обладает весьма изысканным вкусом, — сухо заметил Грей.

Половина его порции осталась на тарелке, ей суждено было отправиться на ужин коту Августу. Фрэзер рассмеялся.

— Едва ли, майор, — заверил он. — Я никогда не видел, чтобы господин Аруэ даже на самом пышном пиру употреблял что–либо, кроме чистой воды и сухого печенья. Он не чревоугодник и к тому же страдает несварением желудка.

— Вот оно что? — с интересом откликнулся Грей. — В таком случае можно предположить, что желчность и цинизм иных суждений, наличествующих в его пьесах, отчасти объясняются этим прискорбным фактом. Или вы полагаете, что характер автора не проявляется в построении его сочинений?

— Учитывая особенности некоторых персонажей, появляющихся в пьесах и романах, майор, я склоняюсь к мысли о том, что автор, который черпает образы исключительно из себя, слегка искажает действительность, разве нет?

— Пожалуй, да, — ответил Грей, улыбнувшись при мысли о некоторых из прототипов весьма гротескных персонажей, с которыми он был знаком. — Если автор создает эти красочные персонажи из жизни, а не из глубин воображения, он, безусловно, может похвастаться весьма разнообразным кругом знакомств!