Праздничный обед по случаю дня рождения был прерван сигналом воздушной тревоги. Завыли сирены, был поспешно включен большой аппарат по созданию искусственного тумана, и «Бергхоф» погрузился в белую мглу, подобно мистическому Авалону, отгороженному от мира непроницаемым покровом. Опасаясь ухудшений в работе сердца и «испытывая трудности с дыханием из-за выпущенного газа»[354], Морелль очень скоро сбежал в долину.

К ужину все было в порядке. Гитлер в очередной раз продемонстрировал свое моральное превосходство, заявив гостям, что говяжий бульон – это «вытяжка из трупа», и выбрал себе гарцкий сыр с пудингом из шпината, фаршированные огурцы, ячменный суп, кольраби, шесть плиток витамультина, а также принял юфлат, пилюли от вздутия живота и экстракт сердечной мышцы свиньи в фосфорной кислоте для общего укрепления организма. К концу ужина мнимый вегетарианец начал клевать носом, сжимая в руке нож и держа согнутые пальцы на животе, в то время как его волшебный доктор, известный своим отвратительным поведением за столом, сидел, откинувшись на спинку кресла, за обязательным стаканом портвейна, как всегда, зловеще вращая глазами за толстыми стеклами очков, что производило весьма неприятное впечатление. Они оба имели проблемы с сердцем и оба быстро старели.

Ева велела растопить камин и поставила американскую пластинку с джазом. Она хотела этим вечером посмотреть в тысячный раз «Унесенные ветром» – Кларк Гейбл был ее любимым актером, – но рейхслейтер Борман, сверкнув сделанным из украденного у евреев золота зубом, цинично улыбнулся и махнул рукой: «Фюрер нуждается не в кино, а в хорошей выпивке»[355]. Морелль вздрогнул, решив, что обращаются к нему, и устыдился своей дремоты. Дабы скрыть смущение, он принялся рассказывать анекдот, который, впрочем, все уже знали, из своей прошлой жизни, когда он служил судовым врачом в Африке. Затем подали яблочный пирог, после которого Гитлер унимал желудочные колики с помощью юкодала в своих личных покоях: «Когда я введу иглу вам в вену, пожалуйста, начинайте медленно считать про себя. Когда досчитаете до пятнадцати, почувствуете, как боль проходит»[356].

В течение нескольких недель, последовавших за его днем рождения, в то самое время, когда Красная армия готовила операцию «Багратион», чтобы в конце июня проложить себе дорогу на Восточную Пруссию, здоровье Гитлера неуклонно ухудшалось. Ева, которую почти постоянно сопровождали ее черные скотчтерьеры Штази и Негус, проявляла все большую тревогу, наблюдая за тем, как ее стареющий возлюбленный с каждым днем слабеет и выглядит все более болезненным. Когда она посетовала на то, что он ходит согнувшись, Гитлер пытался отшутиться: просто у него в кармане тяжелый ключ, призванный преодолеть его прогрессирующую немощь. Тем не менее, стоило ему постоять немного на балконе, у него начиналась дрожь в коленях. В ясную погоду они смотрели на далекий пылающий Мюнхен, и Ева со страхом задавалась вопросом: стоит ли еще ее шикарный домик в престижном районе Богенхаузен, который он ей купил. На пределе возможностей находилось не только физическое состояние Гитлера, и Геббельс откровенно лгал в своей записи в дневнике, сделанной 6 июня 1944 года, в день высадки Союзников в Нормандии: «Профессор Морелль помогает мне поправить немного пошатнувшееся здоровье. В последнее время он также служит надежной опорой для фюрера в плане поддержания его здоровья. Я вижу это во время встреч с фюрером. Он прекрасно выглядит и пребывает в хорошем настроении»[357].

В действительности настроение Гитлера в день «Д» – когда был заколочен еще один гвоздь в крышку гроба нацистского государства – было подвержено резким перепадам. В девять часов утра за завтраком он надрывно вопрошал: «Что это, вторжение или же нет?»[358] Морелль поспешил впрыснуть ему препарат «х»[359], и он сразу успокоился, повеселел, сделался обходительным, наслаждался хорошей погодой и дружески хлопал по плечу каждого, кто попадался ему навстречу. На совещании в 12 часов, к изумлению всех присутствующих, лицо Гитлера светилось улыбкой, несмотря на отчетливо вырисовывавшуюся военную катастрофу, а за последовавшим обедом – суп с манными клецками, шампиньоны с рисом, яблочный пирог – он разразился бесконечным пафосным монологом. На сей раз речь шла о слоне, самом сильном животном, которое, как и он сам, испытывает отвращение к мясу. Далее Гитлер описал ужасы скотобойни, которую он однажды посетил в оккупированной Польше. Там девушки в резиновых сапогах ходили по щиколотку в крови. Тем временем Морелль готовил для него следующую инъекцию препарата из желез забитых животных.

Вечером 6 июня Гитлер все еще тешил себя надеждой, что это не реальное вторжение, а отвлекающий маневр, предпринятый с целью подтолкнуть его к опрометчивым действиям. Однако это не соответствовало действительности. Около полуночи Союзники, заставшие немцев врасплох, прорвали их оборону на протяжении 50 километров. Так возник Западный фронт. В военном отношении у Третьего рейха больше не было никаких перспектив. Но в тот день у Гитлера все-таки нашлась причина для радости: Геббельс наконец бросил курить.

14 июля 1944 года фюрер оставил свой «Бергхоф» навсегда. Во время перелета в «Вольфшанце» шторки на иллюминаторах были задернуты. «Пациент А» «страдал от гриппа и конъюнктивита на обоих глазах. Левый глаз у него слезился»[360]. Он получил адреналиновый раствор и одновременно известие о продвижении Союзников по территории Франции на восток, в направлении границ Германии, навстречу Красной армии и о новых авианалетах на немецкие города. Усталым движением Гитлер надел очки и принялся читать поступившие сообщения. Вниз из иллюминатора он не смотрел.

Сооружения «Вольфшанце» утопали в сочной зелени, жарко светило солнце, шелестела листва. Тео Морелль, защищаясь от комариных укусов, повесил на свою причудливой формы фуражку противомоскитную сетку. Деревянные бараки Ставки фюрера были обнесены стеной с целью защиты их от осколков. Геббельс вновь закурил, и 20 июля 1944 года «в 11:15 „Пациент А“ получил инъекцию как всегда»[361]. В карточке данный препарат отмечен как «х».