– Я решил прошвырнуться, прокатиться на каком-нибудь аттракционе, выпить немного и, может, познакомиться с девушкой. Я увидел очередь напротив шатра, в котором сидела прорицательница. Я подумал: «Какого черта!» А потом я увидел ее, самую красивую девушку из всех, кого когда-либо встречал. Это была твоя мать.

Мне, конечно же, отец рассказывал, как Фрэнк отвел его на следующий день посмотреть шоу. Вечером мама выступала в роли русалки. Она ныряла в огромный стеклянный аквариум и не дышала под водой удивительно долго. Папа влюбился в нее с первого взгляда.

– Что она вам нагадала?

– Паулина сказала, что я встречу хорошую женщину и остепенюсь, хотя до этого моя жизнь будет что твоя лодка без руля и парусов. В этом она не ошиблась.

Фрэнк встал, потянулся и поставил пустую бутылку на перила крыльца.

– Твоя мать дала мне карты, прежде чем… – Мужчина махнул рукой в сторону пролива. – Думаю, она таким образом со мной попрощалась. Хотел бы я знать это наперед.

Мама и со мной попрощалась, вот только я тогда этого не понял.

– Она в тот день себя странно вела?

Фрэнк кашлянул.

– Паулина всегда вела себя немного странно. Если бы я или твой отец что-нибудь заподозрили, то непременно постарались бы ей помешать. – Взглянув на недопитую бутылку в моей руке, он проворчал: – Допивай поскорее. Я покажу тебе мою мастерскую, и мы поговорим о том, как ты будешь возвращать мне деньги. Я бы просто подарил их тебе, но моя жена убьет меня, если прежде Алиса не сдерет с меня живого кожу. Что между вами происходит? Она, казалось, сегодня готова была тебя разорвать.

– Сам ума не приложу.

Больше ни слова. Фрэнк, идя впереди, повел меня за дом, к большому амбару, служившему ему теперь мастерской. Я давно посматривал на мастерскую Фрэнка, но никогда в ней не бывал. Подростков хозяин сюда просто не пускал. Вдоль стен расположились стеллажи с инструментами, тиски, токарный станок, пилы и многое такое, о предназначении чего я даже не догадывался. В дальнем конце амбара стояли два кульмана. Фрэнк оперся об один из них. Посередине амбара скелет лодки ждал, когда дойдет черед до обшивки.

– Шлюпка? – спросил я, глядя на незаконченную лодку.

– Мала для шлюпки. Дори[10], точнее, будет дори, когда закончу. – Сделав пометку на чертеже, Фрэнк продолжил: – Со временем ты всему научишься. Будем вместе зарабатывать деньги. Тебе поручу начальную стадию полировки, нанесение первого защитного слоя. Это несложно. Если найдешь работу, будешь у меня трудиться по выходным.

Алиса, должно быть, сказала отцу, что меня уволили. Я ни словом не обмолвился ей о доме и деньгах. Я нарушил больше правил, но все же о потере работы Фрэнку должен был первым сообщить я.

За кульманом, как раз над головой Фрэнка, висело то, чему здесь места не было, – огромный темно-красный занавес, состоящий из двух частей. Он закрывал стену от потолка и до самого пола. С виду бархат. Чем-то это невольно напомнило мне то, о чем я прочитал в журнале Пибоди: портьеры, которыми закрывалась от зрителей клетка, драпировки внутри фургонов циркачей.

– Откуда он у вас?

– Что?

– Этот театральный занавес.

К его нижнему краю крепилась цепь, чтобы занавес не трепыхался, висел прямо и не пропускал свет.

– По-моему, в мастерской ему не место.

Я огляделся и заметил на стенах несколько небольших портретов в овальных рамах. Родственники? В чертах лиц людей на портретах угадывались славянские корни. Все мужчины бородатые. Дугообразная форма бровей молодой женщины.

– Днем я накрываю занавесом мои чертежи, чтобы не выгорели, а зимой – чтобы они не отсырели. Я его нашел в большом ящике, в котором отец хранил всякий хлам. Портреты оттуда же.

– Наследие предков?

Фрэнк пожал плечами:

– Пожалуй, что так.

– Вы знаете, кем они были?

– Нет. Я никогда не интересовался прошлым моей семьи. Картины есть картины. Понимаешь? Они мне нравятся. С картинами здесь немного уютнее.

В дверь амбара постучали. Ли принесла пиво. Я отказался, но бутылка все равно перекочевала мне в руку. Ли поцеловала мужа в щеку и стряхнула древесную стружку. Жесты, ставшие плавными после долгих лет повторений. Из окна я видел пролив до самой гавани. Огни парома бежали иноходью к маяку, установленному на мели посредине фарватера, и далее к Коннектикуту. Некоторые люди всю жизнь провели, разъезжая туда и сюда по одним и тем же водам: постоянно в движении, но все время на одном месте.

Когда моя бутылка глухо стукнула о чертежную доску, звук этот заставил вздрогнуть нас обоих. Большой мокрый отпечаток образовался на чертеже. Чернила местами расплылись. Я вновь взглянул на занавес. Он казался мне удивительным, оригинальным, но в то же время был чем-то знаком. Я посмотрел на портрет бородатого мужчины. Взгляд беспокойный. Надо будет поискать в журнале похожий рисунок… На всякий случай… Хотя бы для того, чтобы убедиться, что мне это показалось.

– А эти люди на портретах, они что, родственники?

– Возможно. Я не знаю. Как я уже говорил, картины лежали в ящике вместе с занавесом. Эти вещи принадлежали отцу, а до этого, вероятно, деду. Я смутно помню, что видел их в доме деда, когда был еще совсем маленьким. Дед никогда ничего не выкидывал, все хранил.

Бородач требовательно смотрел на меня с портрета. Ему явно хотелось, чтобы я занялся его прошлым. Уверен, что я уже видел это лицо, оно смотрело на меня со страницы журнала.

– Извините, Фрэнк, но мне пора.

Энола и Дойл лежали на охапке морской травы на краю обрыва и смотрели на звезды. Сестра положила одну руку себе под голову, а другую запустила в карман. Опять карты! Они даже не заметили, как я прошел мимо них в дом.

Журнал на столе лежал закрытым, как я его и оставил. Я начал с самого начала, методично выискивая рисунки. Вот здесь нарисована маленькая лошадка. А вот это похоже на ламу. Скелет – должно быть, часть недорисованной карты Таро. Запись касательно башмаков и сапог. Костюмы. Рисунок парика. А вот и портьеры, накинутые на клетку для диких животных, в которой, впрочем, сидит мальчик. Через десяток страниц я наткнулся на зарисовку обстановки фургона. Там на стенах висели овальные портреты. А после… ну да… рисунок бородача, сделанный Пибоди. Я видел оригинал. На нем лицо скорее славянское, а на рисунке Пибоди – англосаксонское. Так он воспринимал этот портрет.

Черчварри поднял трубку и попросил подождать, пока он закончит разговор по другой линии.

– Фанатик Данте. Несносный человек. Воображает, что он мой единственный клиент, – сказал букинист. – Вам уже доставили «Наложение заклятий и проклятий»?