Большинство предположений вызвало возмущенное опровержение, преимущественно со стороны Марион, Канделы и Штрандена. Зимородок безучастно ел, мало интересуясь спором. Мэгг Морриган благоразумно помалкивала. Гиацинта была рада, что на нее перестали обращать внимание. Гловач, жуя, настраивал лютню.

– Когда ихний совет направляется в ратушу молоть языками, – сказал Борживой, мстительно поглядывая на Канделу, – тут-то и начинается самый разлив помоев.

– Города хороши тем, что в них созданы условия для изготовления и хранения книг, – объяснил Штранден. – Поэтому я жил преимущественно в городах. Но вместе с тем, города – это скопление несчастий и пороков. Поэтому я и ушел из города.

– У нас очень хорошо умеют готовить, – запальчиво объявила Марион. – И никакие не камни и не пыль, кстати. А самые свежие продукты. Их покупают на ярмарке.

Один из местных жителей поглядел на Марион в упор насмешливо прищуренными глазами:

– Ух ты, какая бойкая стрекоза! А откуда на этой ярмарке берутся продукты?

– Их туда привозят! – сказал Марион.

– Приво-озят?.. Смотри ты! А кто?

– Кто выращивает.

– Вот делать им нечего! – крикнул ее собеседник, и все расхохотались.

– А печку вы как топите?

– А у нас нету печек, – пояснила Марион. – В первом этаже, где кухня, – там очаг, а второй обогревается жаровнями.

– А спите вы на чем, если печки нет?

– Они на лавках спят! – выкрикнул кто-то. – Плоским на лавке-то сподручнее!

– Между прочим, на кроватях, – сказала Марион.

– Во сочиняет! – восхитился пожилой мужчина с бородой и обратился прямо к Марион: – У меня дочка твоя однолетка. Вздумала бы она так брехать, я бы ее… – И не договорив, обрушил на стол широкую ладонь.

Марион надула губы, готовясь заплакать. Пан Борживой прицельно сощурился. Гловач тихонько убрал лютню. Даже хладнокровный Зимородок отложил в сторону обглоданную кость и проявил первые признаки интереса к разговору.

За столом стало нехорошо.

И тут брат Дубрава заговорил, как всегда, спокойно и доброжелательно, словно продолжая давний разговор со старым знакомцем:

– Каждый из нас страдал от недостатков того мира, в каком жил. Я знаю – за Реками есть город, где всякий найдет все, к чему стремится. Одного там ждут книги и тишина, другого – шумный дом, полный детей… Этот город и есть цель нашего путешествия.

– А кто-нибудь из вас его видел? – спросил пожилой мужчина, обидевший Марион.

– Нет, – ответил брат Дубрава.

Это еще больше развеселило окружающих, но брат Дубрава оказался не так прост.

– Твою тещу тоже никто из нас не видел, – заметил он, – но это еще не означает, что ее нет.

Мужчина густо покраснел, а односельчане принялись хлопать его по спине и притворно сочувствовать:

– Да уж, брат, лучше бы ее не было!

– Стало быть, неведомый город ищете, – подвел итоги старейшина. – Что ж, у всякого своя цель. Нам вот и здесь хорошо.

– Это верно! – одобрительно загудели кругом.

Гловач снова взялся за лютню и исполнил пастораль «Три юбочки накинула пастушка».

Улучив момент, старейшина вполголоса заговорил с братом Дубравой:

– Вы, как я вижу, человек неглупый и легко можете извинить моих односельчан. Принимая во внимание их простое происхождение, следует быть снисходительным. Среди ваших спутников, я заметил, есть люди знатные… А меня, между прочим, зовут не Цоссен, а фон Цоссен. Мне кажется, вы – человек, способный понять… оценить… Позвольте, я вам покажу.

Он увлек брата Дубраву в дом, метнулся к сундуку и принялся лихорадочно копаться там, шурша и глухо брякая какими-то невидимыми предметами. Наконец он извлек детскую рубашонку из пожелтевших кружев и с торжеством предъявил ее Дубраве.

– Вот! Вот немой, но красноречивый свидетель жестоких обстоятельств моего младенчества!

И он принялся рассказывать:

– Вот что я знаю обо всем этом со слов моей верной кормилицы.

…Была бурная ненастная ночь. Молнии разрывали небо, гром гремел так, словно подземные тролли спускали в отвалы груды камней. В такую погоду никто и носу бы за порог не высунул. Но тем не менее нашлась несчастная, которая с нелегкой ношею пустилась в путь. Это была старая нищенка, кутавшаяся в жалкие лохмотья. Обессиленная, она опустилась на землю перед домом одного добросердечного булочника. Он раскрыл перед нею двери, и промокшая с ног до головы, кашляющая старушка расположилась в кухне у огня, поставив рядом с собою свою ношу. Я говорил уже, что эта ноша была нелегкой, – большая корзина, в которой лежал новорожденный младенец. Увы, этим младенцем был я!

Брат Дубрава с сомнением поглядел на старейшину. Тот приложил к себе детскую рубашечку, немного покрасовался, затем вздохнул и убрал ее в сундук.

– Бедная нищенка кашляла все сильнее. Ни согретое вино, ни теплое одеяло – ничто уже не могло ее спасти. И пока я, невинное дитя, вкушал молоко из бутылочки, бедняжка, умирая, рассказывала окружающим то немногое, что знала.

Чахоточная старушка шла накануне утром через лес и вдруг услышала стоны. Поспешив туда, она увидела молодую женщину с ребенком на руках, совершенно больную и обессилевшую.

– Я графиня фон Цоссен, – сказала она. – А этот несчастный малютка – мое дитя от законного брака с графом фон Цоссен. Жестокий негодяй, он довел меня до чахотки своей ревностью. Я бежала из дома, поскольку он грозился убить малютку. Но увы! Слишком поздно… Я умираю. Позаботься о нем. Пусть он знает, что несчастная мать любила его…

С этими словами графиня скончалась, а старая нищенка положила младенца в корзину и поспешила в город. Рассказав об этом, бедная старушка умерла.

Добрый булочник вырастил меня, как собственного сына. Кружевную рубашечку – все, что досталось мне из графского наследства, – я всегда носил у сердца.

Однажды, когда мне было лет пять, я играл на улице с другими детьми, и вдруг послышался ЗОВ… такой прекрасный и неодолимый, что я, бросив все, пошел ему навстречу. Многие другие дети также бежали, влекомые этим зовом. Мы покинули наш родной город и… Я плохо помню, как мы оказались здесь. Птицы и звери помогали нам добывать пропитание. Мы целыми днями играли, и не было взрослых, чтобы докучать нам советами или поручениями. – Старейшина вздохнул. – Все это в далеком прошлом. Жизнь клонится к закату. Мы сами теперь старики. А старикам нужен дом, теплая печь… Вот так и появились здесь все эти дома. Но когда я вспоминаю свое детство и юность, то никогда не жалею, что пошел на тот зов.

– Хищные птицы – это герб вашего рода? – спросил брат Дубрава.

– Да, это герб фон Цоссенов, – ответил старейшина.

– У вас на всех домах какие-то странные фигуры, – заметил Дубрава. – Может быть, те, другие, – они тоже знатного рода?