– Они? – Старейшина поднял бровь. – Да все они просто подражали мне! Вот и рисовали на домах что ни попадя…

Брат Дубрава глубоко вздохнул.

– Как удивителен мир! – тихо произнес он. – Как причудливы человеческие судьбы! Никогда не перестану этому удивляться…

– Да, я не ошибся в вас, мой мальчик, – сказал фон Цоссен. – Вы обладаете тонким пониманием любых, самых деликатных обстоятельств. Живя среди мужичья, я вынужден скрывать свой титул. Надеюсь, ваши высокородные спутники это поймут. – Он обнял брата Дубраву за плечи. – А теперь пойдемте к остальным.

Пан Борживой был чрезвычайно доволен обильным угощением. Что до отсутствия приличных манер, то иного от деревенщины Борживой и не ждал. Наконец он тяжело поднялся из-за стола и направился из сада, чтобы освежиться. Когда из-за кустов выскочил один из местных жителей, пан Борживой даже отпрянул – не от испуга, разумеется; просто он всегда был готов к войне.

– Кто здесь? – громко спросил он.

– Мое имя – Генрих Лобстер. – Высокий худой мужчина остановился перед Борживым, дружески улыбаясь. Он оглянулся, как будто боялся, не подслушивает ли их еще кто, после чего, понизив голос, продолжал: – Сразу видно, что вы – человек благородный и некоторые вещи у вас прямо-таки в крови. Всосаны с молоком матери. Порода всегда бросается в глаза! Я развожу овец – впрочем, это неважно… Я хочу сказать, что порода – это все.

Пан Борживой подкрутил усы и произнес:

– Это правда. Сливицы дали миру особую породу людей.

– Поэтому вы меня поймете, – жарко произнес Генрих Лобстер. – Видите ли, я не хочу, чтобы вы считали меня ровней нашим деревенским мужланам. На самом деле меня зовут не Лобстер, а фон Лобстер. Никто здесь не знает истории моего происхождения, но вам, человеку благородному, я хотел бы ее доверить.

– А, – молвил Борживой, усаживаясь на землю, – это можно.

– Много лет назад, – начал фон Лобстер, – один торговый корабль бороздил просторы Седого моря. Среди пассажиров находились молодой наследник герцогского титула и его жена с новорожденным ребенком. Они спешили домой, в герцогский замок. Вы уже догадались, наверное, что этим новорожденным ребенком был я. Отец мой торопился не напрасно, ибо старый герцог фон Лобстер был очень плох.

Путешествие проходило успешно, но вот разразилась ужасная буря. Волны вырастали размером с горы и обрушивались на корабль. Видя, что гибель неизбежна, отец мой обнял свою трепещущую супругу и сказал ей: «Мужайтесь, благородная герцогиня! Мы на краю могилы. Так пусть хотя бы наше дитя, наш невинный младенец, будет спасен. Поцелуйте же его в последний раз!» Несчастная герцогиня покрыла мое младенческое тельце поцелуями… Затем был принесен ящик, в каком обыкновенно перевозят какао. Борясь с жестокой качкой, молодой герцог фон Лобстер положил меня в ящик и плотно засмолил в нем все щели. Затем я был предан на волю судьбы…

Корабль бесследно исчез – его поглотила стихия. О судьбе герцога и его жены ничего не было известно. Старый фон Лобстер скончался от горя, и герцогством завладели чужие люди. Ничего этого не знал несчастный младенец, законопаченный в ящике из-под какао!

Волнами меня выбросило на берег. Там меня подобрали цыгане, так что я рос в цыганском таборе. Но однажды я повстречал безумца, по виду – старика, но на самом деле, как оказалось, еще вполне молодого человека. Его состарило горе. К тому же, он был болен чахоткой в последней стадии.

Цыгане позволили ему согреться у их костра, и он рассказал им свою историю. Да, это был несчастный, наполовину потерявший рассудок, кашляющий кровью герцог фон Лобстер! Услыхав от него о ребенке, брошенном в море в ящике из-под какао, цыганки сразу поняли, о ком идет речь. Рыдая от счастья, отец прижал меня к своей впалой груди… Но потрясение оказалось слишком сильным для него, и к утру он скончался.

Цыгане же, проведав о моем происхождении, решили от меня избавиться и отдали в услужение в трактир.

Жизнь моя была нелегкой, и вот однажды, занимаясь своей постылой работой, я услышал странный призыв. Неодолимая сила влекла меня прочь из трактира и из самого города. Я бросил недомытую посуду и выбежал на улицу. Каково же было мое удивление, когда я увидел, что и другие ребята бегут со всех ног к городским воротам! Я присоединился к ним, и вскоре мы были на свободе. Весь мир, огромный мир лежал перед нами. И мы выбрали неплохое местечко, чтобы обосноваться…

Теперь, когда у нас есть наш прекрасный поселок, нам не нужен весь мир. Слишком много там происходит нелепого, лишнего и просто злого.

– Да, я отлично понимаю вас, – проговорил пан Борживой. – Когда у меня были мои Сливицы… Эх! – он махнул рукой. – Я прекрасно вас понимаю, господин фон Лобстер. И знаете что, давайте-ка пойдем и угостимся вместе этим вашим сидром, а Гловач споет нам «Краше Сливиц нет на свете»…

И они отправились угощаться.

Кое-кто из пирующих в саду уже расходился. Гловач ухитрялся пить, жевать и петь одновременно. Кандела удалился на покой. Девица Гиацинта с отсутствующим видом направилась к выходу из сада. Зимородок заметил это и окликнул ее:

– Не уходи далеко!

– Я хочу прогуляться, – отозвалась она. – Несколько минут в одиночестве еще никому не вредили.

Зимородок с сомнением пожал плечами, но возражать не стал. И тут Людвиг запрыгал на поясе у Марион.

– Я должен быть рядом с ней! – зашептал он. – Помогите мне. Я должен быть рядом, если кто-нибудь… Если вдруг эти грубые мужланы… Я не перенесу, если…

– По-твоему, я должна проводить ее? – возмутилась Марион. – Она, между прочим, со мной даже не разговаривает.

– Не ты, а я, – возразил Людвиг. – Марион, пожалуйста… Ваше высочество!..

– Ладно. – Марион побежала догонять Гиацинту. – Подожди, я с тобой!

Гиацинта остановилась и холодно посмотрела на Марион.

– Я же сказала, что хочу побыть одна!

– Я не буду мешать, – примирительно проговорила Марион. – Просто тоже хочу погулять, а одна боюсь.

– Хорошо. – Гиацинта милостиво махнула рукой.

Некоторое время они шли молча. Потом Марион осторожно сказала:

– Зря ты остригла волосы. Такие красивые были! Теперь вот жди, пока отрастут.

– Не зря! – заявила Гиацинта. – И вообще, я больше не хочу быть похожей на женщину. Быть женщиной очень плохо. Ты еще маленькая и не знаешь…

– А чего плохого? – удивилась Марион. – Тебя любят, обожают, носят за тебя твою поклажу, вообще заботятся…

– Что-то я не замечала, чтобы обо мне кто-нибудь заботился! – горько произнесла Гиацинта.

– Кстати, ты ошибаешься, – сказала Марион. – Очень даже заботятся.

– Брат Дубрава, что ли? Он обо всех заботится. Ему все равно, кто ты: девушка или курица с яйцом.

– Нет, не брат Дубрава. Я кое-что знаю… Тебя любят.