"просто летучих мышей" вцепилась девушке в плечо острыми клыками. Анна оторвала ее от себя и с размаха швырнула в ближайшие кусты. Пес тоже перешел к менее гуманным методам: щелкал зубами направо и налево, несколько крыльев подрал когтистой лапой. Когда он более-менее освободил себе обзор, тут же предупреждающе рыкнул и рывком сорвался с места. Через пару сотен метров, когда от беглецов отстала последняя кровожадная мышь, Чер остановился и минут пять отплевывался от чужой шерсти, поскуливая от негодования. Аня погладила его по спине.

— Ничего, все хорошо, — прошептала она. — Все хорошо. Мы почти выбрались.

Зверь недоверчиво фыркнул и побежал дальше.

В течении следующих двух часов они еще несколько раз натыкались на стаи летучих мышей, в результате чего наученные горьким опытом, беглецы стали обходить большие деревья стороной, запаслись парой веток, чтобы давать отпор мелкому зверью, и приобрели еще несколько кровавых отметин на теле. Метаморф, более привычный к боли, на свои порезы внимания не обращал, Ане же хотелось реветь в голос, но она только закусила губу до крови. Нельзя отвлекать Чера от дороги!

Впрочем, дороги как таковой здесь не было. Пес просто несся сквозь кусты и деревья по принципу куда глаза глядят, только б по прямой. Ночной лес расставлял на своей территории ловушки. Один раз Аня чуть не упала в канаву, оставила на ветвях деревьев немало волос, а какому-то четвероногому хищнику подарила клок подола. Зверь выскочил на них неожиданно, когда Чер начал сбавлять темп от усталости. Аня, мысленно уже представляющая сцену встречи с отцом, не успела среагировать и свалилась с пса на землю, больно приложившись плечом о какую-то корягу. Коряга обиженно отползла в сторону, а зверь, на бегу вцепившийся в ее подол, попытался оттащить ее подальше в лес. С другой стороны, подскочил Чер и вцепившись в Анину руку клыкастой пастью, потянул ее в другую сторону. Ткань платья затрещала, неизвестный зверь полетел кубарем в сторону. Анна вскочила на ноги и за секунду взобралась метаморфу на спину. Тот зигзагами побежал вперед. Оставшийся без позднего ужина (ну или раннего завтрака), зверь обиженно заскулил им вслед.

Утро беглецы встретили изможденные, грязные и изрядно напуганные предстоящей дорогой. Начало путешествия доя них вышло слишком богатым на события. И хотя пока все закончилось хорошо, оставшийся участок пути закономерно внушал им некоторые опасения.

Когда стало светать, Чер принялся медленно обходить деревья и внимательно осматривать их, пытаясь отыскать место для стоянки. Один раз Анне показалось, что совсем рядом с их тропой она заметила несколько четвероногих, копавшихся в какой-то куче…в траве? Или чьих-то останках? Аня не хотела знать ответ на этот вопрос. Когда темные силуэты остались позади, так и не заметив путников, она очень обрадовалась.

На рассвете парочка устроилась у старого бурелома, надеясь, что он оградит их от хищников хотя бы с одной стороны. Они перекусили засохшим сыром и Аня, закутавшись в шаль и плащ, задремала, прислонившись к теплому боку все еще тяжело дышащего зверя. Чер вцепился зубами в юбку подруги и стал внимательно наблюдать за светлеющим лесом. Спать обоим было нельзя. С рассветом проснется зверье, в том числе хищное. Юноша рассматривал узоры на листьях, следил за пауком, подбирающимся к попавшей в сети жертве, прислушивался к шорохам и пискам, наполнявшим лес.

И все же он заснул. Непривычный к таким физическим нагрузкам, уставший, полуголодный, он честно продержался больше часа. А затем, убаюканный трелями проснувшейся птахи, он прикрыл на мгновение глаза… и провалился в сон.

Сон был тяжелым. Чер бежал. Долго-долго. Пятки уже начали гореть, а из груди вырывались хрипы, но он продолжал мчаться вперед. Пока не увидел ее. Она появилась на его пути за одну секунду — высокая, статная, в красивом алом платье с длинным шлейфом. Развернула к нему бледное лицо и ласково спросила:

— Куда же ты?

Ее нельзя было обойти, обежать, обползти. Она была везде сразу. Ей служили деревья, земля и воздух. Потому что она их кормила. Своей кровью и чужой.

Он отступил назад.

— Мне больно, — сказал он еще детским, ломким голосом. Она посмотрела на него своими яркими глазами, в которых можно было утонуть и протянула к нему обтянутую чёрной тканью словно второй кожей руку.

— Так устроен мир, что жить больно. Мы с тобой это знаем лучше других.

Он смотрел на ее руку с сомнением.

— Я не хочу!

Она перестала улыбаться.

— Ты все равно никогда не сможешь отсюда уйти, так к чему нам ссориться?

— Почему? — доверчиво удивился он.

— Потому что ты никому не нужен на всем белом свете. Ты один. Тебя никто не ждет, и никто не примет. Кроме меня.

И она поманила его пальцем.

— Пойдем. Я сделаю тебя удивительным. Уникальным.

Он не хотел быть уникальным. Он даже не уверен, что вообще хотел быть. Зачем, если он больше никому не нужен?

— Я не хочу так! — он махнул рукой, в которую были вшиты волчьи когти. Рука болела и гноилась, источая отвратительный запах.

— Мы их срежем, — пообещала женщина. — От них все равно никакого проку. Мы сделаем лучше! Но это потом, когда ты окрепнешь. Посмотри, — она показала на стоящую у ее ног корзинку. — Я принесла тебе друга. Нравится?

Маленький черный волчонок ткнулся мордочкой в его гниющую ладонь.

— Будешь о нем заботится? Или мне оставить его в лесу?

Будет. Конечно будет. Он взял корзинку и пошел следом за женщиной в алом.

Она не случайно любила красное. Нет. Цвет крови ей подходил. Он был ее стихией, ее смыслом существования. Она любила кровь. Не потому что садистка, нет. Хуже. Фанатичка от науки. Он долго этого не понимал. Очень долго. Его глупость стоила Волку жизни. И шкуры.

Шкура была еще в крови, когда она принесла ее в его клетку.

— У вас отличное переплетение аур! Прекрасный процент взаимопонимания! Знаешь, я думаю, все получится!

Он не хотел думать. Он почти оглох — то ли от воя Волка, то ли от собственных криков. Он почти не видел ее в свете факелов, только алое пятно ее платья мерцало в темноте. Он знал, что она довольна произошедшим. Ее эксперимент продвигается вперед очень удачно. И тому причиной был он. Его глупость и его доверчивость.

Надо было убить Волка, когда только в голове появились первые догадки, что происходит что-то неладное. По крайней мере это была бы быстрая и почти безболезненная смерть.

— Травы! Нитки! Скорее, пока шкура не остыла! Олег, книгу! Надо связать их через ауру, а волчья уже истаивает!

Боль