Нам не обязательно верить во все. В кровавый след. Мало ли что люди видят в воображении. На его вопрос, когда у королевы начались схватки, никто ответить не смог, хотя якобы все произошло при них. Они запомнили кровавый след и упустили остальное. Пройдут сутки, прежде чем из королевиной спальни сообщат горестную весть. Бывает, что кровотечение прекращается и женщина все же донашивает ребенка. Но нет. Екатерина еще не успокоилась в могиле, слишком мало времени прошло с похорон: она протянула мертвую руку и выдернула младенца из Анниного чрева.

Вечером перед королевиной опочивальней карлица сидит на плитах, раскачивается и стонет: изображает, что у нее схватки. «Бесплодные усилия», – говорит кто-то.

– Нельзя ли ее убрать? – спрашивает он фрейлин.

Джейн Рочфорд говорит:

– Это был мальчик, господин секретарь. Она носила его четыре месяца, насколько мы можем судить.

– Какая теперь разница?

– Я подумала, вам будет интересно. О, я знаю, что планы менялись, иногда в тот же день. То король был с ней, то нет, то при ней был Норрис, то другие джентльмены. Однако вы правы, господин секретарь. Теперь это не важно. Врачи мало что могут сказать наверняка. Мы не узнаем, когда ребенок был зачат и кто где в это время находился.

– Быть может, и не стоит об этом больше говорить.

– Что ж. Теперь, когда у нее, бедняжки, вновь не получилось выносить – что будет со страной?

Карлица встает и, глядя прямо на него, задирает юбку. Он не успевает отвести глаза. Кто-то (или, может, она сама) обрил ей лобок, и теперь у нее там голо, как у старухи или у маленькой девочки.

Позже, стоя перед королем вместе с Мэри Шелтон, Джейн Рочфорд ничего не может сказать определенно.

– По всей видимости, это был мальчик, – говорит она, – примерно на шестнадцатой неделе.

– Что значит «по всей видимости»? – вопрошает король. – Разве нельзя определить точно? Поди прочь, женщина, ты никогда не рожала, что ты в этом смыслишь? Рядом с королевой должны быть опытные матроны. Неужто вы, Болейны, не можете уйти с дороги и уступить место кому-нибудь более толковому? Вечно вам надо толпиться там, где стряслась беда.

Голос леди Рочфорд дрожит, однако она тверда.

– Ваше величество может поговорить с врачами.

– Уже говорил.

– Я лишь повторяю их слова.

Мэри Шелтон ударяется в слезы. Генрих смотрит на нее и говорит кротко:

– Мистрис Шелтон, прости меня. Я не хотел доводить тебя до слез, милая.

Король мучается. Нога в бинтах – рана, полученная на турнире десять лет назад, беспокоила его все эти годы, а после недавнего падения воспалилась еще сильнее. От прежней бравады нет и следа; Генрих напуган, как в тот раз, когда видел во сне своего брата Артура. Это уже второй ее выкидыш, говорит король в тот вечер, наедине, хотя, кто знает, может, были и другие; женщины молчат, пока не станет виден живот, мы не знаем, скольких моих детей она потеряла. Чего Господь теперь от меня хочет? Что надо сделать, чтобы Ему угодить? Я вижу, что Бог не даст мне сыновей.

Он, Кромвель, стоит в сторонке, покуда Томас Кранмер, бледный и вкрадчивый, выслушивает королевские горести.

– Мы клевещем на Создателя, – говорит архиепископ, – когда виним Его за все печальные обстоятельства нашей падшей природы.

– Я думал, Он помнит о каждой малой птице, – с детской злостью произносит король. – Тогда почему же Он не печется об Англии?

Кранмер придумает объяснение. Он, Кромвель, почти не слушает; его мысли заняты женщинами Анны. Они мудры, как змии, кротки, как голуби. Уже прядется некая нить, некая версия событий, и вьют ее в покоях королевы: Анна Болейн не виновна в том, что произошло. Виновен ее дядя, Томас Говард, герцог Норфолкский. Когда король упал с лошади, Норфолк ворвался к королеве, крича, будто Генрих умер. От этого потрясения нерожденное сердечко остановилось.

Более того: виноват сам Генрих. Тем, что дурно себя ведет, что увивается за дочкой старого Сеймура, оставляет записки на ее скамье в церкви, шлет ей конфеты со своего стола. Когда королева узнала, что ее муж любит другую, то была уязвлена в самое сердце. От горя ее утроба возмутилась и исторгла младенца.

– Позвольте, – говорит король холодно, стоя в изножье кровати и выслушивая такое объяснение событий. – Позвольте, мадам. Если какая женщина и виновна, то лишь та, которая сейчас передо мной. Я побеседую с вами, когда вам будет лучше, а пока всего доброго, я еду в Уайтхолл готовиться к парламентской сессии, вам же советую лежать в постели, пока вы не оправитесь. Чего со мной, боюсь, уже не произойдет.

И тогда Анна кричит ему вслед (по крайней мере так рассказывает леди Рочфорд):

– Останьтесь, милорд, я скоро подарю вам еще ребенка, тем скорее, что Екатерины теперь нет в живых.

– Не понимаю, как это может ускорить дело. – Король, прихрамывая, уходит прочь.

Теперь в личных покоях джентльмены (они собирают короля в дорогу) проходят мимо своего повелителя осторожно, словно тот – из стекла. Генрих сожалеет о поспешных словах, ведь если королева не едет, то не едут и дамы, и он не сможет любоваться своей куколкой Джейн Сеймур. Только что подоспели новые доводы, возможно, в записке от Анны: плод, зачатый при жизни Екатерины, в любом случае был несравненно хуже того, что будет зачат после ее смерти – неизвестно когда, но точно очень скоро. Даже если бы ребенок родился и вырос, нашлись бы те, кто усомнился в его законности, теперь же, когда Генрих вдовец, никто в христианском мире не оспорит их брак, а значит – и будущего наследника.

– Как вам такие рассуждения? – Генрих неловко (нога по-прежнему туго забинтована) опускается в кресло. – Нет, не сговаривайтесь, я желаю получить по ответу от вас обоих, от каждого Томаса отдельно. – Генрих кривится; впрочем, это означает улыбку. – Знаете, как вы запутали французов? Они думают, вы один советник, и в депешах называют вас доктор Кранмель.

Они переглядываются, Кранмер и он, ангел и мясник. Однако король не ждет, пока они ответят, вместе или порознь, а продолжает говорить, будто тычет в себя кинжалом – проверить, больно ли.

– Если король не может произвести наследника, остальное уже не важно. Победы, воинская добыча, мудрые законы, которые он принимает, великолепие его двора – все это ничто.

Да, верно. Сохранять прочность королевства – договор монарха с народом. Если он не может сам произвести сына, значит, должен выбрать наследника, провозгласить перед всей страной до того, как начнутся смуты и разногласия, заговоры и козни. И кого Генрих может выбрать, не насмешив людей?

Король говорит:

– Когда я вспоминаю, что сделал для нынешней королевы, как поднял ее до себя, дочь обычного джентльмена… то не могу понять, что тогда на меня нашло.

Смотрит на советников, будто вопрошая: а вы понимаете, доктор Кранмель?