Кирилл выглядел совершенно растерянным.

– Саш! О чем ты говоришь? Ты же знаешь, для тебя всегда есть место…

– Это не то место, которое мне нужно, – шмыгнула я носом.

Кофе уже залил пол, но никто не обращал на это внимания. Такого откровенного разговора еще не было. Обычно эту тему благоразумно обходили стороной.

– Знаешь… – медленно произнес Кирилл. – Это наша общая беда. Я всю жизнь чувствовал то же самое. Ты всегда мне была нужна и тоже в другом качестве.

Я перестала терзать зубами платок и уставилась на него мокрыми глазами.

– Когда я узнал о тебе и увидел тебя, я стал отцом. Твоим отцом. И мучился оттого, что мне не давали им быть. Сначала твои родители, а потом ты. Женщины у меня были, мне нужна была любовь моего ребенка. А ты не хотела быть моим ребенком. Мне тоже нужно было местечко возле тебя, а оно уже было занято. Ведь ты мой ребенок, Сашка, моя кровь. Я всегда, с самой первой минуты, видел в тебе только дочь. Несмотря на то что ты ни разу не назвала меня отцом. А ты не задумывалась, как дико мне было слышать, как моя родная дочь обращается ко мне по имени и мечтает выйти за меня замуж? Представляешь, я много лет мечтал о том, что ты когда-нибудь скажешь мне «папа». Я ведь никогда не слышал этого в свой адрес. Ни от кого. Глупо? Может, и глупо. Потому что у тебя своя боль, у меня – своя. И друг другу мы ничем помочь не можем. Что нам с тобой делать?

Я ошеломленно молчала. С такого угла я эту проблему не рассматривала. Мне и в голову не приходило, что Кирилл тоже может страдать. Получается, не мне одной было плохо?

Кирилл переставил стул ближе ко мне и обнял меня за плечи.

– Дед всю жизнь меня ругает. За то, что я влез не в свое дело. За то, что не удержался и пошел смотреть на тебя. И себя ругает, что сказал мне о тебе. Говорит, что я всем испортил жизнь – и тебе, и себе, и Марине с Василием. Но мне казалось тогда, что я все делаю правильно. Да и сейчас не представляю, как я мог о тебе не знать. Я думаю, верни все назад, я сделал бы то же самое, все равно пошел бы с тобой знакомиться. И наделал бы новых глупостей, и снова испортил бы всем жизнь только для того, чтобы ты у меня была. Даже если никогда в жизни ты не признаешь меня отцом. Вот такой я эгоист. И дурак.

Я долго молчала, обдумывая это неожиданное откровение. И вдруг поняла, что я точно такая же дура. Потому что, если бы мне предложили выбор – жизнь без Кирилла, без горьких слез, ревности и страданий или снова мою, бестолковую и дурную, – я опять прошла бы по тому же самому пути, лишь бы он был в моей жизни. Без него я не стала бы собой.

– Саш, я всегда хотел спросить. Помнишь, ты попала в больницу? – осторожно поинтересовался Кирилл.

Я кивнула. Такое не забывается.

– Так вот, насчет той машины, которая тебя ударила… Ты специально перед ней на дорогу выбежала?

Я задумалась, припоминая. Те дни я помнила плохо, они остались в памяти плотным мрачным туманом. Забавно, я точно знала, что несчастный случай произошел днем, почти в полдень, но в воспоминаниях вокруг меня было черно, как ночью. Хотя тогда я не воспринимала мир в красках, словно смотрела на черно-белый экран телевизора.

– Нет, вряд ли, – пробормотала я. – Скорее всего, я ее не заметила. Мне не нужна была никакая машина. Я и так умерла.

– Бедная моя девочка, – ласково сказал Кирилл, чем вызвал у меня новый поток слез. Давясь и захлебываясь, я поведала ему о своих мучениях.

– Мне очень долго снился один и тот же сон. Сейчас редко, но все равно бывает, что снится, – говорила я. – Ты меня связываешь толстой крепкой веревкой, медленно и тщательно, а когда я уже не могу ни дышать, ни шевелиться, ты уходишь. И уходишь так же медленно, не оглядываешься. Я вижу тебя до последнего, пока ты не превращаешься в маленькую точку. Я не могу остановить и позвать тебя, у меня нет сил, и голоса тоже нет. Я просто смотрю, как ты уходишь. И понимаю, что, как только эта маленькая точка пропадет из виду, я тут же умру. А потом просыпаюсь и понимаю, что ты и в самом деле ушел и точка пропала.

Кирилл взял мои ладони в свои руки, пристально глядя мне в глаза.

– Послушай, что я тебе скажу. У тебя в душе живет образ. Образ твоего любимого человека. Ты этот образ не видишь, но, сама того не ведая, на протяжении жизни начинаешь подбирать под него различные кандидатуры. Как ключики к замку. И когда ключик подходит, ты понимаешь: это он, тот самый человек. Постарайся понять, что ты любишь не конкретно меня, а тот образ в твоей душе, в который я по ошибке вписался. По ошибке, слышишь? Ты перепутала и подогнала меня туда силой. Обязательно найдется тот, кто там должен быть, твой настоящий ключик.

– Ты точно знаешь? – прошептала я.

– Абсолютно! Ты поймешь, когда это произойдет. Ты его узнаешь.

– Но мне хочется, чтобы это был ты…

– А это и буду я. Только внешность будет другая, имя, профессия. Сейчас это сложно, но однажды ты поймешь. Поверь мне. И кошмаров у тебя больше не будет.

– Почему?

– Потому что я обязательно вернусь и освобожу тебя. Разрежу все твои веревки. Я тебе обещаю.

Я кивнула, хотя действительно не совсем понимала его. Кирилл погладил меня по голове, как маленькую. Я уткнулась носом в его рубашку и притихла.

– И ты мне пообещай, – спустя некоторое время проговорил он.

– Что?

– Что тоже вернешься ко мне. Я хочу быть твоим отцом. А то что же получается? Дочь есть, а подать стакан воды на последнем вздохе некому, – свел все в шутку Кирилл. Я улыбнулась и стакан воды подать пообещала.

Мы вновь поставили чайник, вытерли с пола кофейное озеро и опять уселись за стол друг напротив друга. Я чувствовала себя спущенным воздушным шариком. Была такая обессилевшая и опустошенная, что даже не могла понять, хорошо мне или плохо.

– Двадцать пятого Настя хочет устроить небольшой праздник, – заговорил Кирилл. – Женьке месяц стукнет. Приходи.

– Я двадцать пятого в санаторий уезжаю.

– В санаторий? Это хорошо, отдохнуть тебе не мешает. Сама на себя не похожа.

Я благоразумно умолчала об истинной причине этой поездки. Пусть думает, что убедил меня насчет Геныча. Но я-то знаю, что еще не все потеряно. Мы еще посмотрим, кто кого!

Провожая меня до двери, Кирилл подал мне пуховик и сказал:

– Саш, тебе, конечно, очень идет короткая стрижка и этот цвет…

– Но?

– Когда волосы отрастут, не стриги их, пожалуйста. И не крась.

– Почему?

– Я соскучился по той девчонке, – признался он.

– Посмотрим, – улыбнулась я и отбыла домой.

Весь следующий день я посвятила разборке гардероба и упаковке багажа в свою небольшую спортивную сумку. Мне предстояло провести в санатории десять дней, два из которых я должна так блистать, чтобы затмить символ чистоты и непорочности – «Лельку». Нужно собрать всю тяжелую артиллерию и разгромить колебания Геныча, не оставить камня на камне. Я ни секунды не сомневалась, что меня ожидает победа в неравной битве. Была уверена в своих силах и в непременном мужском вероломстве. Ну и что, что он отказал мне вчера? Это ничего не значит. На чувстве долга отношения строиться не могут. Да и чувство вины, конечно, примешивается из-за ее болезни. Добрый, блин! Сердобольный.