— Мне очень хорошо, — проговорила она тихо. — Но я очень боюсь.

— Чего же?

— Того же ужаса снова, — прошептала она. — Быть вместе с человеком, который… хочет воспользоваться…

Она отвернула голову и покраснела.

— Поверьте мне, — прошептал Герман. — Я ни в коей мере не хочу воспользоваться… если вас смущает мой чин, и вам кажется, что я слишком невысокого рода, для того, чтобы…

— Ах нет, нет, совсем не то! — она отмахнулась ручкой в белой теплой перчатке со шнуровкой. — Я вовсе не об этом! Да, быть может отец и не очень рад был бы меня за вас… чтобы мы были вместе… но это не так уж важно…

— Разве может быть это неважно? — спросил Герман с каким-то немного поглупевшим выражением лица, хотя, казалось бы, не ему ли, не одну ночь проведшему с природной княжной — да и до того вовсе монахом не бывшему! — было не знать, как оно бывает нынче в высшем свете. Действительно, давно уж это для многих неважно.

— Может, — ответила тихо Ариадна. — Но только обещайте мне, что вы не с какой-нибудь… неблагородной целью, ладно?

«Можно подумать, будь у меня неблагородная цель, я бы не пообещал» — пронеслось у него в голове.

— Да у тебя, барин, и есть-то не самая благородная цель, чего уж там! — прибавил к этому Внутренний дворецкий и усмехнулся в рыжие усы, старый дурак!

— Обещаю вам, — твердо произнес Герман, выдержав ее взгляд и внутренне решив, что и сегодня разговор о поручении Оболенского не начнет, а ведь, было, уже собрался! Нет уж, всему свое время. Может быть, чуть позже, когда между ними станет чуть больше доверия… А сейчас провались уже князь Оболенский, вольно же ему такие задания давать!

Но мысли об этом быстро истаяли из его головы, словно снежинки на горячей коже, когда Ариадна уже сама поцеловала его.

Глава девятнадцатая

Герман заезжает в темный лес

Вечером Герман возвращался в город в коляске, любезно предоставленной графом, в обществе его кучера, молчаливого белокурого парня с юношескими усишками, отчего-то все время зыркавшего глазами по сторонам дороги.

Было еще не слишком поздно, но ранняя ноябрьская тьма уже опустилась на лесную дорогу, так что даже с фонарем катить было не то чтобы страшно, а скорее уныло и сумрачно. Словно едешь по преддверию Дантова ада, а возница, пожалуй, сойдет за Вергилия, только уж больно неразговорчив.

Ехали медленно, дорогу к этому времени основательно развезло, и колеса добротного экипажа взяли в жирной грязи, то и дело издавая чавкающий звук. Местами грязь уже начала подмерзать, и, вероятно, скоро уже можно будет раскатывать в санях, но пока еще было вот так.

— Как бы это… не увязнуть нам тут совсем, барин, — проговорил кучер, снова оглядевшись.

— Вытолкаем, если что, — рассеянно произнес Герман, мысли которого были заняты совсем другим.

Некоторое время ехали молча, а Герман все вспоминал лицо Ариадны в момент их последней встречи. Он все больше приходил к мысли, что то, что он чувствует сейчас уже стало серьезнее, чем все его предыдущие увлечения, включая сюда и Таню, которая, похоже, и сама-то в нем ничего, кроме боевого товарища и мимолетного любовника не видела. А если женщина сама ставит тебя на десятое место, то к чему тебе ставить ее на первое, а тем более, на единственное?

Нет, Герман был слишком самолюбив для того, чтобы выслушивать эти замечания про женитьбу поручика на подполковнике, пусть даже она сто раз права. Что же касается Ариадны…

Но задуматься о том, насколько хороша эта девушка, мешала Герману какая-то неотвязная мысль, застрявшая, словно гвоздь в сапоге.

Возница. Отчего, все-таки, он так себя ведет?

— Чего ты, братец, такой настороженный-то? — спросил его Герман. — Опасно, что ли, тут у вас? Озоруют по ночам? Или волки, что ли?

— Волки… бывают и волки… — произнес парень с явной неохотой. — А то еще всякие… говорят, какого-то огромного кошака видали. Не иначе оборотни озоруют. А к этим только попади… он же тебя сожрет, а ему потом ничего и не будет!

Герман действительно не раз слышал истории о том, как дела о простолюдинах, растерзанных оборотнями, его же ведомство спускало на тормозах. Негласно считалось, что человек, вроде князя Шервашидзе… не то, чтобы прямо имеет право есть крестьян на завтрак, обед и ужин… но если уж такое случилось… ненарочно, конечно же, по недоразумению, и ввиду неадекватного психического состояния, в котором находится оборотень… то не отправлять же заслуженного человека, имеющего награды и принятого в обществе, на каторгу за такие пустяки?

Разумеется, если бы такой горец повадился охотиться на людей еженедельно, или если бы загрыз дворянина, то тут бы с ним поступили по всей строгости закона, но вот если такой наглости не допускать, то возможны варианты.

Герману, конечно, как дворянину, облаченному, к тому же, в лазоревый жандармский мундир, опасность в этом смысле почти не грозила. Нападать на него — себе дороже, да и кучера при нем есть — тоже. Вот только душа оборотня, особенно уже принявшего звериный облик — потемки. Может и не совладать с собой, и тогда никакой мундир не спасет, а спасет только револьвер и магический щит. Впрочем, и это защита такая себе — на оборотне раны, нанесенные не серебром, заживают так, что будь здоров! Точнее, это он будет здоров, а ты после этого — вряд ли. Щит же для существа из плоти и крови тоже проницаем.

Обо всем этом Герман успел подумать, и даже мысленно подготовить чародейную стрелу, так как против оборотня это было бы самой разумной мерой, как вдруг лошадь взоржала немного испуганно, и возница тоже напрягся больше прежнего.

— Что такое? — спросил Герман, но тот не ответил, но, впрочем, ответ уже и не требовался.

В следующий миг от темнеющих в сумерках деревьев отделилось сразу четыре фигуры, и без труда можно было разглядеть, что они вооружены, а у одной в руках даже имеется длинное черное ружье с затейливым изогнутым магазином — уж не ту ли самую винтовку системы Бергольца? Вживую-то Герман ее никогда не видал, только самого его не раз видали сквозь ее прицел.

— Тпру! — вскрикнул кучер, задрожав, и дернул