по данным американского ученого Дональда Ритчи, при взрыве шаровой молнии диаметром от двадцати сантиметров до десяти метров освобождается энергия, эквивалентная взрыву 0,5—20 килограммов тола.

– Есть вероятность, – сказал я, – но очень уж малая.

– Так… – протянул Пятаев. – Еще что?

– Метеорит… – улыбнулся Тихонов.

– А что? Может, и метеорит…

Короче, к концу обследования мы твердо решили, что находимся у места падения крупного небесного камня. Все мы знали, как выглядят врезавшиеся в землю самолеты, воронки от бомб и фугасов. А метеориты? Темное дело…

Мы сидели у вечернего костра. Водолазы – старший и молодой – горячо обсуждали между собой профессиональные подробности подводного путешествия. И вдруг меня поразили слова одного из них:

– Иду вдоль ложбинки, иду – и вдруг бугорок…

– Стойте, братцы! Какая ложбинка? Какой бугорок?

– Да там, на дне. Узенькая такая…

Тихонов встрепенулся: «Надо проверить!» Его мигом облачили в резиновые доспехи, и он почти бегом ринулся в воду. Потом всплыл у самой кромки льда и потребовал щуп. Я сел в надувную лодку, передал ему инструмент и стал ждать. Наконец Тихонов вынырнул у самого берега и вышел на сушу. Я бросился за ним.

– Понимаете, – на ходу расстегивая костюм, возбужденно заговорил он, – до того места, где я принял у вас щуп, идет след. Подзатянутый илом, но след. Похоже – будто огромная труба лежала. Потом валик метра полтора высотой. Словно бы толкала «она» перед собой грунт и остановилась. Дальше – ничего. Метров сто прошел подо льдом. Ровное, абсолютно ровное дно. Валик пуст. След я тоже прощупал. Куда же «она» делась? Не улетела же назад!

А если улетела? Прикинули: с колоссальной скоростью эта штука грохнулась о землю, вырвала из берега около тысячи кубиков мерзлой земли, проползла по дну примерно двадцать метров, пробила пятиметровую толщу воды и вертикально умчалась в небо… Только так. В противном случае «она» бы на большой площади разбила озерный лед и оставила на нем какие-то следы – грязь, например. Но кромка льда абсолютно чистая! Я сам проверил. Выходит – акробатика? Только на невероятных перегрузках и лобовых ударах о землю! Нет, это что-то не очень понятное.

Что еще можно предпринять? Мы добавили к нашим пробам озерную пену, пластинки сланца из ямы. Фотографировали, пока не кончилась пленка. И… тронулись в обратный путь, так ничего и не решив.

Перед тем как войти в лес, мы остановились. Последним взглядом окинули озеро, луговину, широкий провал – темный, таинственный, дразнящий – и пошли обратно по тридцатикилометровому бездорожью к поселку.

Потом мы получили любопытную информацию от лесорубов. По нашей просьбе их опросил уполномоченный районного отдела милиции. Он выяснил, что в ночь с 27 на 28 апреля никто из жителей поселка ничего не видел и не слышал. Но многие, особенно женщины, уверяли, что через два дня после этого события, примерно с двух и до четырех часов ночи, со стороны озера доносился мощный прерывистый грохот, похожий на рев испытываемых авиационных моторов. «Поревет, поревет, – говорила нам хозяйка квартиры, где мы остановились, – перестанет… Потом опять…».

Милиционер даже переусердствовал, представив нам протоколы опроса «свидетелей». С некоторыми из «свидетелей» мы побеседовали сами. «Да, – говорят – было такое дело, слышали»…

– Будя вам, – осаживал словоохотливых односельчан наш скептически настроенный проводник. – Я, чай, не слепой: как было там по перворазью, так и вдругорядь ничего не изменилось. Святой дух, что ли, баловался? Будя болтать-та…

В самом деле, мы ведь тоже не обнаружили никаких признаков того, что кто-нибудь побывал на этом загадочном месте до нас, кроме самого проводника, разумеется.

– Да путают бабы, – сказал он нам на прощанье. – Они вам сейчас что хошь наболтают. Не верьте…

– Возможно, и путают, – тяжело вздохнул удрученный неудачей Пятаев. – Теперь все может быть…

Весь наш обратный путь прошел в спорах. Но многочисленные гипотезы даже от очень слабой критики рассыпались, как карточные домики.

* * *

В Ленинграде началась у нас сумасшедшая беготня. Надо было срочно проявить и отпечатать пленки, договориться с лабораториями, обзвонить ученых.

На этом последнем пункте мы сразу же споткнулись. В Ленинграде больше сорока вузов, около двухсот различных научных учреждений и организаций, почти двадцать тысяч ученых. К кому из них обратиться? Легко выбрать, если есть хоть какие-то предположения о природе «нашей» ямы. А если их нет? Никто теперь не занимается «просто ямами». Наука специализировалась, не позаботясь, к сожалению, о выделении части своих сил «на все случаи жизни». Век энциклопедистов прошел, и, я думаю, человечество из-за этого очень многое теряет.

Мы позвонили по нескольким телефонам наугад. И всюду нам вежливо отвечали: «Извините, но это не по профилю нашего института… нашей кафедры… нашей лаборатории».

– Хватит, – раздраженно сказал Пятаев после очередного неудачного разговора. – Не будем терять время. Образцы во всех случаях надо исследовать. Давай договаривайся и садись думай. Будем работать по плану.

На наше счастье, исследовать образцы, добытые нами, взялась одна из лучших в стране лабораторий тонкого химического анализа при кафедре аналитической химии Ленинградского технологического института. Я свез туда пробирки и сел думать, к сожалению в одиночестве: Пятаева услали в срочную командировку.

Первый пункт плана – метеориты. С нашей точки зрения, метеоритная гипотеза была наименее уязвимой. Гипотезами, однако, не любуются, их критикуют. И я пошел в библиотеку: «Дайте что-нибудь о небесных камнях…»

Уже одно то, что ежегодно на нашу планету выпадает, по разным оценкам, от 16 тысяч до 13 миллионов тонн космического вещества, поддержало мою уверенность в правильности выбранного пути. Сообщение же о том, что кратер, оставленный знаменитым Аризонским метеоритом, имеет глубину 175 метров, окончательно утвердило в этом. «С метеоритами все возможно», – решил я и бросился на поиски астрономов.

Оказалось, что астроном астроному рознь. Немногие даже в нашей космической столице – Пулковская обсерватория по сей день считается главной – разбирались в метеоритах. Мне дали телефон профессора Ленинградского университета Всеволода Васильевича Шаронова.

– Разумеется, все, о чем вы мне поведали, крайне интересно, – сказал он и почему-то с явным лукавством добавил: – И тем не менее я не думаю, чтобы это был метеорит. Ямочка великовата. Метеориты делают их самое большое раз в пять крупнее собственных размеров. А такой бы мы никак не проморгали…

Я понял, куда гнет уважаемый профессор. Входя в атмосферу, крупный метеорит ревет и светит так, что его пришествие обнаруживается за сотни верст. И даже килограммовый небесный камень – уже событие для специалистов.

– Ну что же, спасибо, Всеволод Васильевич, – грустно сказал я. – Жалко, конечно.

– Жаль, жаль, но… ничем не могу вам