Мари-Жозеф не стала возражать, когда Оделетт помогла ей снять придворный роброн и расплести волосы.

– И что же, вы встретили сегодня принца, мадемуазель Мари?

– Да.

– И он вас заметил?

– Надеюсь, что да, – сказала Мари-Жозеф. – Вот только… у него нет посланника, так что и не знаю, угодит ли он тебе?

– Посланник всегда находит похищенную принцессу, – прошептала Оделетт.

Мари-Жозеф обняла ее, желая, чтобы придуманная ею сказка воплотилась в действительность.

В одной рубашке, Мари-Жозеф подошла к окну и взглянула на раскинувшийся внизу сад, на шатер русалки, прислушиваясь, не раздастся ли ее песня. Но в ночных садах царило безмолвие.

– Ложитесь спать, мадемуазель Мари, а то постель совсем остынет.

– Наверное, я не смогу заснуть, – сказала Мари-Жозеф. – И мне нужно покормить русалку. Помоги мне надеть амазонку и грей постель, пока я не вернусь.

– Расскажите мне о своем принце!

Оделетт встряхнула амазонку.

– Мой брат у себя?

– У себя, спит, а обе двери закрыты. Он ничего не услышит!

– Ты уже видела моего принца, – издалека начала Мари-Жозеф, – самого красивого мужчину в покоях мадам.

– Но в покоях мадам не было красивых мужчин, – возразила Оделетт, застегивая крошечные гагатовые пуговки.

– Шартр красив…

– Безобразен, хуже демона.

– Неправда! А месье…

– Милый.

– Допустим, ты права. Милый.

– Я же сказала! Там не было красивых мужчин.

– Но не могла же я метить столь высоко и выбрать члена королевской семьи? Я имела в виду шевалье де Лоррена.

– Друга месье.

– Да.

Она предвидела, что Оделетт начнет ее высмеивать: «Какой старик! Связался черт с младенцем!» – но, как ни странно, Оделетт промолчала.

– Он ведь очень красив, согласись!

– Да, он красив, мадемуазель Мари.

– Но он тебе не нравится.

– Он очень красив.

– Так в чем же дело? – воскликнула Мари-Жозеф. – Я бесприданница, он и не посмотрит в мою сторону. – Она помедлила. – Но… он поцеловал мне руку, вполне благопристойно. То есть почти благопристойно. Он не пытался со мной заигрывать, как Шартр, – во всяком случае, не так грубо. – И тут ее прорвало: – Шартр прямо на лестнице обнажил грудь мадемуазель д’Арманьяк! А она… мне кажется, она дотронулась до его… – Мари-Жозеф замялась, подыскивая подходящее слово, – органа размножения.

– То есть схватила его за член.

Мари-Жозеф хотела было изобразить оскорбленную невинность, но вместо этого хихикнула.

– На лестнице. Где ты научилась всем этим словам, Оделетт? На Мартинике ты так не выражалась.

– В монастырской школе, где же еще. – Оделетт нырнула в постель и натянула одеяло до подбородка. – У матери настоятельницы.

В залитых лунным светом садах звучала мрачная, исполненная печали песнь русалки. Мари-Жозеф торопливо шла по Зеленому ковру, поеживаясь от ночной росистой прохлады и стараясь поплотнее закутаться в плащ Лоррена. Ее согревал волчий мех, благоухающий мускусным ароматом, который так любил Лоррен и который месье предлагал и ей тоже.

Как жаль, что она не столь знатна, чтобы разъезжать в карете, когда пожелает, или, по крайней мере, не столь богата, чтобы позволить себе верховую лошадь. Она любила гулять в садах, но час был поздний, ночь холодна, а у нее еще оставалась уйма дел.

Она вспомнила, что ныне живет в столице мира, и засмеялась от радости.

«А еще я начала дрессировать русалку, – подумала она. – Если бы мне дали несколько дней, я научила бы ее молчать в присутствии его величества, и в следующий раз при нем она бы не издала ни звука. Но если его величество снова отложит вскрытие, то тело водяного подвергнется разложению, и все мои попытки обучить русалку окажутся ни к чему».

Мари-Жозеф качнула фонарем, и у ног ее на мгновение всколыхнулась и заплясала безумная тень. Она подпрыгнула, тень в развевающемся плаще повторила ее движение, и их обеих объяла прекрасная ночь.

«Рисунками я займусь позже, – решила Мари-Жозеф. – Сначала посплю несколько часов…»

Однако луна, уже достигшая трех четвертей, до половины опустилась за горизонт. Ночь перевалила за середину.

Прямо перед нею слабо светился русалочий шатер; в глубине сада, возле фонтана Нептуна, мерцали факелы садовников, расставлявших цветы в кадках; для украшения садов его величества предназначались целые цветочные айсберги.

Кто-то отвел задвижку потайного фонаря, и ее ослепил луч резкого света. От неожиданности Мари-Жозеф подскочила в испуге.

– Стой! Кто идет?

– Мадемуазель де ла Круа, – откликнулась она. Ее рассмешил собственный испуг: всего-то мушкетеры, стерегущие русалку, а она приняла их неизвестно за кого! – Пришла покормить русалку.

Она подняла фонарь, в свою очередь направив луч света в глаза стражнику.

Заслонку потайного фонаря сдвинули, и свет теперь упал на разделявшую их гравийную дорожку. Мари-Жозеф опустила свой фонарь. За спиной мушкетера пролегла длинная тень, а лицо осветилось снизу зловещими отблесками.

– А у вас есть разрешение? Вам позволено входить в клетку?

– Конечно, разрешение мне дал брат.

– В письменном виде?

Она рассмеялась, однако он преградил ей путь, заслонив вход.

В шатре русалка посвистывала и рычала.

– Отец де ла Круа велел никого не пускать.

– Ко мне это не относится, – попыталась было спорить Мари-Жозеф.

– Он сказал «никого».

– Если «никого», значит меня можно. Мы же одна семья.

– Что ж, это верно. – Мушкетер отступил. – Но будьте осторожны, мамзель. Если это и не нечистая сила – хотя кто знает? – то все равно она страшно разъярилась.

Мари-Жозеф вошла в шатер, благодаря судьбу за то, что ей не пришлось вновь взбираться на холм, возвращаться во дворец за Ивом и будить его, чтобы он за нее поручился. Закрыв фонарную задвижку, чтобы не испугать русалку, Мари-Жозеф остановилась и подождала, пока глаза не привыкнут к темноте. Рядом выступило из мрака бледное пятно: секционный стол отделили от бассейна с живой русалкой новыми ширмами плотного белого шелка, расшитыми золотыми солнечными дисками и королевскими лилиями. Белоснежная ткань и золотое шитье слабо мерцали во тьме.

Мари-Жозеф отперла клетку русалки. В кувшине с морской водой плавала и плескалась мелкая рыбка. Фонтан словно заливало странное слабое зарево. Неужели Ив забыл на ступенях зажженную свечу и это играет отражение пламени в воде?