В конце концов, в случае чего дом всегда можно продать.

На следующий вечер Джонатан позвонил снова и сразу взял быка за рога.

— Помнишь то лето, когда Питер Кейтли погиб от взрыва на катере? спросил он.

— А то как же! Когда твой родной брат оказался замешан в дело об убийстве, этого так легко не забудешь.

— Да, но это же было четырнадцать лет назад... — сказал он с сомнением в голосе.

— Все, что было с тобой в пятнадцать лет, запоминается очень отчетливо и остается в памяти навсегда.

— Ну, наверно, ты прав. По крайней мере, ты помнишь, кто такой Анджело Гилберт?

— Ну да, тот бандюга.

— Да, если можно так выразиться. Так вот, я думаю, что тот человек, который ударил тебя по голове, — это он и был.

Ну и умеет же мой братец ошарашить человека! Я аж задохнулся. И с трудом выдавил:

— Ты так спокойно об этом говоришь?!

Впрочем, он всегда говорил спокойно. Джонатан и в самой критической ситуации говорил и действовал так, словно ничего необычного не происходит.

Я помню, как-то, когда я был еще маленьким, он вынес меня из горящего дома, и мне тогда казалось, что все нормально и что в реве пламени и рушащихся балках нет ничего страшного, потому что Джонатан спокойно смотрел на меня и улыбался.

— Я узнавал, — сказал он. — Анджело Гилберт семнадцать дней назад был отпущен из тюрьмы на поруки.

— На поруки?..

— Наверно, ему понадобилось немало времени на то, чтобы сориентироваться и разыскать тебя. Я имею в виду, что, если это действительно был он, он мог решить, что ты — это я.

Я поразмыслил и спросил:

— А что наводит тебя на мысль, что это был именно он?

— Твой приемник. Ему, похоже, нравилось ломать такие вещи. Телевизоры, проигрыватели и все такое. Ему сейчас должно быть под сорок. А его отец действительно был похож на быка. Так что все, что ты сказал, словно вернуло меня на четырнадцать лет назад.

— О господи!

— Да.

— Ты действительно думаешь, что это был он?

— Боюсь, что это так.

— Ну, — сказал я, — возможно, теперь, когда он знает, что я — это не ты, он меня больше беспокоить не будет.

— Оттого, что ты спрячешься под одеяло, чудище не уйдет.

— Чего-чего?

— Он может вернуться.

— Спасибо тебе большое!

— Вильям, дело нешуточное! В двадцать пять лет Анджело был опасен, и, похоже, он и сейчас не утихомирился. Он ведь так и не получил те компьютерные программы, ради которых убил человека, и не получил он их по моей милости. Так что будь осторожен.

— А может, это был не он?

— Действуй так, как будто это был он.

— Ладно, — сказал я. — Ну, пока, профессор.

Голос мой звучал кисло, и он наверняка это заметил.

— Держись подальше от лошадей, — сказал он. Я со вздохом повесил трубку. Для Джонатана лошади обозначали крайнюю степень риска.

— В чем дело? — спросила Касси. — Что он сказал?

— Это очень долгая история.

— Так расскажи!

Я рассказывал в течение нескольких часов, припоминая события по частям, и не всегда в том порядке, как они происходили — примерно так же, как в свое время Джонатан рассказывал ее мне четырнадцать лет назад. Перед тем как уехать в Канаду на соревнования, он забрал меня из школы в конце летнего семестра, и мы вдвоем на несколько дней отправились в Корнуолл, походить под парусом. Мы перед тем уже раза два-три классно проводили там каникулы, но в том году непрерывно дул шквалистый ветер и хлестал дождь, а мы сидели в яхт-клубе и ждали хорошей погоды, которая так и не наступила; и вот, чтобы я не скучал, он рассказывал мне о миссис О'Рорке, и о Теде Питтсе, и о семействе Гилбертов, и как он запихнул в кассеты магниты. Я был так зачарован, что даже про яхты забыл.

Я не был уверен, что эта запутанная история была изложена мне во всех подробностях: мой скрытный братец кое о чем явно умалчивал, и я всегда подозревал, что он каким-то образом воспользовался своими винтовками. Он никогда не позволял мне даже прикасаться к ним, и я всегда знал, что единственное, чего он боится, — это что у него отберут его драгоценное разрешение на хранение оружия.

— Так что вот, — завершил я наконец свой рассказ. — Джонатану удалось упечь Анджело в тюрьму. А теперь тот снова на свободе.

Касси слушала то с тревогой, то с восторгом, но под конец верх одержало сомнение.

— И что теперь? — спросила она.

— И теперь, если Анджело снова разбушевался, все может начаться сначала.

— О нет!

— Кроме того, у Дерри-второго есть некоторые недостатки. — И я принялся считать, загибая пальцы:

— Я не умею стрелять — это раз. Я практически ничего не знаю о компьютерах — это два. И три — если Анджело действительно рыщет в поисках своего утраченного сокровища, то я понятия не имею, где его искать и существует ли оно вообще.

Она нахмурилась.

— Ты думаешь, он ищет его?

— А что бы ты сделала на его месте? — мрачно спросил я. — Представь: четырнадцать лет отсидеть в тюрьме, думая о том, что ты потерял, и мечтая о мести! Разумеется, как только тебя выпустят, ты тут же бросишься разыскивать свое добро и своего обидчика — и такая мелочь, как то, что ты напал не на того человека, тебя не остановит.

— Пошли в кровать, — сказала Касси.

— Интересно, он и сейчас будет действовать по той же схеме, что раньше? — сказал я, глядя на ее лицо, которое с каждым днем становилось мне все дороже. — Я не хотел бы, чтобы он вломился сюда и взял тебя в заложницы.

— Тем более что рядом не будет Джонатана, который перережет провода и позвонит в полицию? Пошли в кровать.

— Интересно, как он это сделал?

— Что?

— Как он перерезал провода? Ведь это не так-то просто.

— Ну, наверно, залез на столб с ножницами... — предположила она.

— На столб залезть нельзя. Там до самого верха не за что уцепиться.

— И чего ты вдруг принялся размышлять об этом через столько лет?

Пошли в кровать!

— Потому что меня огрели по башке.

— Ты что, всерьез обеспокоен? — спросила она.

— Тревожно мне.

— Да, похоже на то. Я три раза упомянула про кровать, а ты словно не слышишь.

Я улыбнулся ей и встал — и в этот момент во входную дверь саданули так мощно, что она треснула и замок сломался.

На пороге стоял Анджело. Стоял он не больше секунды: ровно столько, чтобы обрести равновесие после пинка, которым он вышиб дверь. В руке у него была занесенная вверх бейсбольная бита, лицо окаменело от злобы.