Мы с Касси не успели ни возразить, ни позвать на помощь. Он вломился в комнату, круша все на своем пути: лампу, соломенных куколок, вазу, картину, телевизор... Он разносил уютную обстановку, словно взбесившийся смерч, а когда я бросился на него, меня встретил удар кулаком в лицо и удар коленом, который едва не угодил мне в пах. Я почуял запах его пота, услышал хриплое от натуги дыхание и сдавленный шепот — он повторял одно-единственное имя, мое и Джонатана:

— Дерри! Дерри! Проклятый Дерри!

Касси кинулась мне на помощь, и он ударил ее тяжелой деревянной битой. Удар пришелся по руке. Я увидел, как она пошатнулась от боли, и в ярости охватил рукой его шею и попытался запрокинуть его голову назад, чтобы он бросил свое оружие — и, честно говоря, я надеялся придушить его. Но он знал о драках без правил куда больше моего: пары тычков локтем и вывернутой кисти хватило, чтобы мне пришлось разжать руку. Он стряхнул меня с такой силой, что я едва не упал. И все же я продолжал цепляться за его одежду с упорством осьминога, чтобы он не мог отодвинуться и замахнуться битой. Мы катались по разоренной комнате. Я сжимал его с яростью, почти равной его собственной, а он изо всех сил пытался высвободиться. В конце концов дело решила Касси. Она схватила блестящее медное ведерко для угля, стоявшее у камина, и замахнулась, целясь в голову Анджело. Я успел лишь заметить блеск и почувствовал, как дернулось и обмякло тело Анджело. Я отпустил его, и он мешком свалился на ковер.

— О господи! — повторяла Касси. — О господи!

По лицу у нее текли слезы, и левую руку она поддерживала правой — я очень хорошо знал, что это значит.

Анджело явно дышал. Значит, он не убит, а только оглушен. Скоро очнется.

— Надо его связать, — сказал я, задыхаясь. — Есть чем?

— Бельевой веревкой, — с трудом ответила Касси, и не успел я ее остановить, как она уже исчезла в кухне и почти тотчас вернулась с новой, еще не распакованной веревкой. На самом деле, как гласила яркая этикетка, это была не веревка, а проволока в пластиковой оболочке. Такая и быка сдержит.

Пока я разрывал пакет трясущимися пальцами, снаружи донесся чей-то топот, и я еще успел испытать приступ кромешного отчаяния, прежде чем увидел, кто это.

В темном дверном проеме появился Банан и застыл как вкопанный, созерцая царящий в комнате погром.

— Я увидел его машину. Я как раз закрывал ресторан...

— Помоги его связать, — сказал я, кивая на Анджело, который в этот момент начал угрожающе шевелиться. — Это он все разнес. И скоро он очнется.

Банан перевернул Анджело на живот и держал его руки за спиной, пока я обматывал ему запястья проволокой. Дальше я трудился уже сам: протянул проволоку вниз и еще два раза обмотал вокруг лодыжек.

— Он сломал руку Касси, — сказал я. Банан поглядел на нее, на меня, на Анджело и решительно направился к телефону. Телефон каким-то чудом не пострадал и по-прежнему возвышался на своем маленьком столике.

— Погоди, — сказал я. — Погоди!

— Но Касси нужен доктор. И надо позвонить в полицию...

— Нет, — сказал я. — Пока не надо.

— Но это необходимо!

Я вытер нос тыльной стороной кисти и отстраненно взглянул на оставшийся на руке след крови.

— В ванной есть петидин и шприц, — сказал я. — Это чтобы успокоить боль.

Он кивнул в знак того, что понял, и сказал, что сейчас принесет.

— Принеси коробку, на которой написано «Аптечка». Она на полочке над краном.

Пока он бегал туда-обратно со свойственным ему изумительным проворством, я усадил Касси в кресло и положил ее руку на подушку на телефонный столик. Я увидел, что сломано предплечье. Видимо, обе кости, судя по тому, как онемела рука.

— Вильям, не надо! — сказала она. Лицо у нее побелело. — Больно.

Не надо.

— Ну-ну, дорогая... Надо, чтобы рука на что-то опиралась. Пусть лежит. Не двигай ею.

Она послушно выполнила все, что я говорил, и побледнела еще сильнее.

— Я ее не чувствую, — сказала она. — Не то, что сначала...

Банан принес аптечку и открыл ее. Я вытащил одноразовый шприц из стерильной упаковки, вскрыл ампулу с петидином и набрал лекарства. Задрал юбку Касси, обнажив загорелые ноги, и ввел расслабляющее обезболивающее в длинную мышцу бедра.

— Десять минут, — сказал я, вытягивая иглу и растирая место укола костяшками пальцев. — Будет гораздо легче. Тогда мы сможем отвезти тебя в травмпункт в кембриджской больнице, там руку вправят и загипсуют. Ближе, пожалуй, ничего не найдем — поздно уже.

Она чуть заметно кивнула. На губах у нее появилась первая тень улыбки. Лежащий на полу Анджело начал дергаться.

Банан снова направился к телефону, и снова я остановил его.

— Но, Вильям...

Я огляделся. Все вокруг было живым свидетельством неутолимой жажды мести. Взрыв накопленной за четырнадцать лет ненависти.

— Он сделал это потому, что мой брат посадил его в тюрьму за убийство, — сказал я. — Его отпустили на поруки. Если мы вызовем полицию, его отправят обратно в тюрьму.

— Ну конечно! — сказал Банан и снова поднял трубку.

— Нет, — сказал я. — Положи трубку.

Банан растерялся. Анджело начал бормотать что-то неразборчивое, словно в бреду: смесь жутких ругательств и обрывков непонятных фраз.

— Приходит в себя, — сказал Банан, прислушавшись.

— Ты такое уже слышал раньше?

— В моем деле всякого наслушаешься.

— Слушай, — сказал я. — Предположим, отправлю я его сейчас в тюрьму. И что тогда? Посидит он, посидит, и его снова выпустят. И он снова захочет мстить. Но на этот раз он будет умнее и явится ко мне не с бейсбольной битой, а подождет, пока ему удастся раздобыть пистолет, подкараулит меня годика так через три-четыре и пристрелит. Это все, — я махнул рукой вокруг, — неразумное действие. Я только брат Джонатана. Сам я ему ничего не сделал. Это просто ненависть. Слепая, мощная, неконтролируемая ярость. И я вовсе не жажду, чтобы она осознанно сконцентрировалась на мне в будущем.

— Я помолчал. — Надо найти лучшее... окончательное решение. Если, конечно, это возможно.

— Ты ведь не собираешься?.. — осторожно начал Банан.

— Что?

— Ты не собираешься... Нет, это невозможно.

— А! Нет. Окончательное решение — но не это. Хотя мысль неплохая.

Камень на шею — и отправить его в путешествие к Северному морю.

— Или бросить в бассейн с пираньями, — добавила Касси.

Банан посмотрел на нее с облегчением, едва не рассмеялся и наконец положил трубку на место. Анджело перестал бормотать и окончательно очнулся.

Когда он осознал, где он и что с ним, к его коже, до тех пор бледной, прихлынула кровь: лицо, шея, даже руки — все покраснело. Он перевернулся на бок и принялся шумно изливать свой гнев на всех присутствующих.