– Эй! – позвал Дойл. – С тобой все в порядке? – Но его слова не могли достигнуть места, куда она улетела Она вырубилась, совсем.

Дойл вздохнул, обвел взглядом пустой зал и остановился на груде пальто. Потом с некоторым усилием поднял блондинку на руки – она была крепче и тяжелее, чем казалась, – и положил поверх одежды, после этого скатал какое-то пальто и подложил ей под голову вместо подушки, а еще одним укрыл. Низкий свистящий звук вышел через ее нос, она пошевелилась, но глаза не открыла. Он повернулся и прошел через открытую дверь в сад, где и обнаружил вечеринку Брекен.

Пустые бутылки из-под шампанского валялись в траве, словно болванки снарядов. Свечи в белых бумажных пакетах, заполненных для устойчивости песком, выхватывали из темноты человек двадцать пять гостей: мужчины, соответственно случаю, были облачены в смокинги, женщины – в украшенные блестками вечерние платья, которые мягко сияли в трепещущем свете. Антикварная мебель зачем-то была расставлена в виде полосы препятствий по склону холма, теряясь в темноте за садом. Тут и там, освещая путь, стояли такие же свечи в пакетах. В качестве фона к этому странному действу из переносного CD-плеера звучала песня Коула Портера о том, что кокаин «не вставляет».

Так, засекаю время. – Это был голос Брекен. – Кто следующий?

Вперед вышел красивый молодой человек с необычайно густыми волосами, похожими на мех выдры. Он снял пиджак, протянул его одному из зрителей и встал в позу спринтера.

– Я готов, – сказал он.

– Это слалом, дорогуша, – сказала Брекен. – Ты обегаешь мебель, ничего не трогая. Собьешь хоть что-нибудь, и ты вне игры. Так, Джек, жди, пока скажу «один, два, три, пошел!».

Теперь она появилась, держа в руках секундомер. На ней было короткое серебристое платье, которое только подчеркивало, что под ним ничего нет. Дойл стоял на краю сада между лапами выстриженного из куста льва и смотрел на разворачивающийся перед ним спектакль. Эта сцена была в духе безумств пьяной Брекен. Иногда участники получали травмы, иногда нет, но реквизит страдал неизбежно. Дойл вспомнил, как однажды она организовала «охоту»[87]в Центральном парке, изображая богатую наследницу из эксцентричной комедии.[88]Одним из предметов, которые нужно было достать, была каска конного полицейского. Двое ее друзей напали на полицейского, чтобы добыть эту каску, и потом провели десять месяцев в тюрьме.

– Один, два, три! Пошел!

Меховая Голова помчался вниз по склону, лавируя между мебелью, и исчез в темноте. Потом послышался сильный удар и громкое «черт!».

– Я думаю, он впечатался в твой расписной комод, Брекен, дорогая, – сказала женщина в красном платье.

– Он не пострадал? – спросил какой-то мужчина.

– Кому, на хрен, какая разница? – закричал кто-то. – Ублюдок дисквалифицирован!

Через мгновение Меховая Голова вскарабкался по склону и растянулся у ног Брекен.

– Время! – удалось ему выдавить, тяжело дыша. – Кто-нибудь, время!

Брекен поставила ногу на его поясницу и прижала его к земле.

– Ты, на хрен, дисквалифицирован. Ты снес мой расписной комод, идиот.

– Эта проклятая штука завалилась сама, я едва к ней притронулся. – Голос Меховой Головы приглушенно доносился из травы. В ответ на это заявление послышался смех.

– Это был редкий образец балтиморской окрашенной мебели, примерно тысяча семьсот девяносто пятого года, – сказала Брекен. – Он у нас в доме где-то с того же времени. Ненавижу окрашенную мебель, самая безобразная из всей мебели, но стоит не меньше пятидесяти тысяч.

– Пятьдесят тысяч долларов? – потрясенно повторил Меховая Голова. – За долбаный буфет с ящиками?

– Теперь он не стоит пятидесяти тысяч, – заметила женщина в красном платье.

– Я тебя предупреждала, Брекен, – сделала шаг вперед высокая женщина в черном. Ей, наверное, было около пятидесяти, но ей повезло – она выглядела лет на двадцать моложе, а может, все дело было в приглушенном свете. – Вот что случается, когда балуешься с дорогим антиквариатом.

– В жопу дорогой антиквариат, – сказала Брекен. – Давайте играть дальше! Кто следующий?

Женщина в черном легким движением скинула платье, обнажая белье в полоску, напоминающее окрас зебры, и узкое смуглое тело, где жира было не больше, чем на куске постного куриного мяса. По сигналу Брекен она помчалась по склону.

Дойл подождал антракта, потом перешагнул через линию бумажных пакетов со свечами и подошел к Брекен.

– Самый идиотский способ подготовки к ремонту, который я когда-либо видел, – прошептал он ей на ухо. Она обернулась и поцеловала его в губы. В ее дыхании Дойл почувствовал выпитый джин и еще что-то горькое – может, марихуану блондинки?

– Он пришел! – закричала она всем. – Я знала, что он придет! – Потом она снова его поцеловала и потерлась об него. Дойл почувствовал знакомое напряжение между ног.

– Осторожно, Брекен, – сказал он, отступая. – Перед тобой человек, у которого несколько месяцев не было секса. Я могу взорваться.

– Замечательно, малыш. – Брекен понизила голос до хриплого шепота: – Взорвешься в меня попозже.

Это обещание отдавалось звоном в ушах Дойла, пока она знакомила его с другими гостями – компанией скользких типов из Нью-Йорка с балов благотворительности, чьи имена и лица почти моментально исчезали из его сознания. Брекен все еще жила в этом городе девять месяцев в году, в роскошных апартаментах с окнами на Центральный парк, когда-то принадлежавших ее дяде, обанкротившемуся финансисту, который, однако, успел спасти тридцать миллионов долларов и виллу на Лазурном Берегу. Дойл не видел ни одного знакомого лица из прошлого и гадал, сколько жизней и друзей сменила, как змеиную кожу, Брекен за эти годы.

– Ты поднялась со времен китайского квартала, – сказал он, когда представление закончилось.

– Примерно на шестьдесят кварталов, – сказала Брекен. – Как твоя жена?

– Не знаю, – хмуро сказал Дойл и рассказал ей о разводе.

– Р-А-З-В-О-Д, – пропела Брекен. Потом она, пританцовывая, отошла, достала откуда-то бутылку шампанского и сунула ему в руки. – За тебя, – сказала она.

– Кстати, – сказал Дойл, – там одна из твоих подруг вырубилась прямо в холле на куче пальто.

– У меня больше нет ни друзей, ни подруг, – весело сказала Брекен. – Только знакомые.