Фролыч укрывался в своей начальнической конуре на третьем этаже, а вампирши отправлялись в сторону общежития.

У меня кольца не было. Не было и производственного оборудования, но зато в наличии имелись три десятка оборудованных спальными местами комнат, две общие душевые, две кухни и одно большое помещение для коллективного культурного отдыха с телевизором и магнитофоном. Темно-синие комбинезоны менялись сперва на легкомысленные полупрозрачные халатики, позже на платья разной степени нарядности и откровенности, ближе к ночи — снова на халатики.

Ну, в общем, вы понимаете.

Можно подумать, что моя внешность должна была оказывать отпугивающее воздействие, но не тут-то было. Если девушке позарез нужны штамп в паспорте и прописка, то сгодится кто-угодно — хоть Змей Горыныч с тремя головами, хоть пугало огородное. А еще они меня втихую жалели, что я и молодой, и с дипломом, и москвич, а такой урод, а девичья жалость, доложу я вам, — это такая штука, от которой не спрячешься.

Мне приносили свежеиспеченные пирожки. Меня заваливали домашним — откуда-то из Калужской области — вареньем. Настойчиво приглашали поучаствовать в отмечании дней рождения — это почти что через день. Впархивали игриво за сигареткой или огоньком. Округляя от ужаса глаза, приглашали в пустую комнату под предлогом излавливания и уничтожения случайно залетевшей осы.

Так вот, среди этих многочисленных фей, была одна, с которой приключилась история. Звали ее Мариной Суриной, а родом она была из неизвестного мне до этого города Сарапула. Пирожков она не пекла, варенье из дома не получала, не курила, и дней рождения у нее не наблюдалось. И вообще она была вся какая-то серенькая и настолько неинтересная, что при первом же взгляде становилось понятно: для нее эта фабрика и это общежитие — навсегда, потолок.

Началась история так. Фролыч мне позвонил и попросил срочно зайти на фабрику, в комнату профкома. Он там что-то важное обсуждал с директрисой, и необходимо было мое присутствие.

Это важное они обсуждали уже довольно долго, потому что в комнате было полно табачного дыма, и не спасала даже открытая форточка.

С директрисой у меня были не совсем служебные отношения. Дело в том, что, так уж получилось, я в то время начал выпивать, и несколько раз мои подопечные нимфы, как и полагалось сознательным строительницам светлого будущего, строчили на меня анонимные доносы в комитет комсомола и — само собой — в дирекцию. У меня из-за этого были очень неприятные стычки с Фролычем, который на меня орал, разок даже съездил по физиономии и требовал, чтобы я немедленно взял себя в руки, потому что он не может допустить крушения всей будущей карьеры из-за моих пьянок на рабочем месте и скорее меня своими собственными руками задушит и потребует уволить с волчьим билетом, чем будет и дальше сидеть на пороховой бочке и ждать, когда грохнет. А директриса — не знаю уж, чем я ей так полюбился, — его все время придерживала и за меня заступалась, говорила, что я еще молодой и что всякое в жизни бывает. Она даже приходила ко мне в общежитие и подолгу вела со мной душеспасительные беседы. Совсем уж пить я, понятное дело, не бросил из-за этих ее уговоров, но держать на рабочем месте спиртное прекратил и внешне типа исправился.

Она потом Фролычу сказала при мне: «Видишь, Гриша, а ты сразу с шашкой наголо… к людям надо помягче. Подушевнее. Костик — он хороший, ты уж не обижай его».

Ну, я на Фролыча никакой обиды за его вопли не держал, потому что понимал прекрасно, что он прав, а я его и вправду подвожу, но к директрисе с тех самых пор испытывал самую искреннюю благодарность.

— Случилось что-нибудь? — спросил я, закрывая за собой дверь. — Здрасьте, Татьяна Игнатьевна.

— Случилось, — угрюмо ответила директриса. — Добрый день, присаживайся, Костик. У нас ЧП.

И она мне все рассказала. Два дня назад возле магазина «Детский мир» сотрудниками милиции была задержана работница фабрики Сурина, продававшая с рук по спекулятивной цене предметы детской одежды. При задержании у Суриной была изъята большая спортивная сумка с предметами спекуляции на общую сумму сто двадцать восемь рублей с копейками по госрасценкам. Сурина свою вину признала полностью, пояснила, что предназначенные для продажи предметы в разное время вынесла с производства, укрыв под верхней одеждой, в содеянном искренне раскаивается и просит ее строго не наказывать. Потому что у нее это первое правонарушение, а пошла она на него из-за тяжелого материального положения и крайней необходимости помогать больной матери, проживающей в городе Сарапуле.

— Вот такая печальная картинка, — сказал Фролыч, когда директриса замолчала. — Но у этой истории счастливый конец. Если бы начальник отделения не был женат на одной из наших бывших тружениц и если бы его жена аккурат в это время не пришла к нему по какой-то своей надобности, то девица сейчас сидела бы на нарах. А завтра-послезавтра мы бы имели тут чрезвычайную комиссию по расследованию. Что у нас отсюда выносят под нательным бельем. Со всеми вытекающими. А так — жена участкового враз сообразила что к чему, позвонила сюда, и тут уж Татьяна Игнатьевна все организовала.

Сурину отпустили, оформив административное правонарушение и изъяв предметы спекуляции. Взамен администрация фабрики обязалась рассмотреть инцидент на заседании товарищеского суда, который заклеймит правонарушительницу, а протокол прислать в отделение, после чего дело будет закрыто. Председательствовать на товарищеском суде будет Фролыч как непосредственный начальник, это уже решено, общественным обвинителем выступит Лариса из отдела кадров, а мне предлагается взять на себя почетную, но не трудоемкую миссию общественного защитника.

— В каком смысле — не трудоемкую? — поинтересовался я.

— В том смысле, что тут нечего обсуждать, — ответила Татьяна Игнатьевна. — Уволить по статье, и пусть катится в свой Сарапул. Вот такое будет решение.

— А зачем тогда суд? Увольняйте, раз такое решение.

Татьяна Игнатьевна повернулась к Фролычу, будто ища поддержки, и выразительно пожала плечами.

— Так положено, — пояснила она мне, продолжая смотреть на Фролыча. — Ее бы иначе замотали в милиции. Возбудили бы дело. А под товарищеский суд ее отпустили.

Без этого никак. Она нам всем еще руки должна целовать, что так все закончится. Что у нее товарищеский суд будет, а не уголовный, за хищение государственного имущества.

Изображать из себя защитника, тем более в подобных обстоятельствах, мне как-то не хотелось. Несмотря на объяснение директрисы. Клоунада какая-то. Я открыл было рот, чтобы отказаться, и тут же его закрыл. Понятия не имею — почему, но у меня вдруг появилось ощущение, что эта история с двойным