Юра исчез так же быстро, как появился. Но мог ли он исчезнуть теперь навсегда?

– Да, – сказал я, – по-моему, здорово!

Через минуту Василий смирился с тем, что добиться от меня обсуждения литературных новинок наверняка не удастся, и проворно ухватился за Жору.

– Мне кажется, Жора темнит, как думаешь? – спросил он.

– Он стал более скрытен, – сказал я.

Едва слышно тикали настенные часы.

– Хочу попасть на выставку этого француза, ну ты знаешь, о ком я говорю.

Я не знал, но кивнул: знаю. Прошел час, мы время от времени посматривали на экран. Клетки пришли в себя только через два с половиной часа, и это нас не удивило. Важно было то, что все шло своим чередом, все приборы работали безотказно, жужжал процессор, пыхтел микрокомпрессор, мигали зеленые и красные индикаторные лампочки… Это был пробный эксперимент, отработка методики, прогонка операций. Все было чин чином, и мы, как это обычно бывает, уверено делали свое дело. Юра, как сказано, пропал и больше нам не мешал. Вскоре мы перекусили и выпили кофе, а затем спали. Василий пристроился на диване, а я привычно на мягкой тахте в небольшой глухой комнатке, служащей подсобным помещением. Для меня было невдомек его откровение: Жора темнит. По правде сказать, Жора на всех производил впечатление искренней чистоты и прозрачности. И лишь немногие знали, что тайник его щедрой души тихо таил в себе тщательно припрятанную от любопытных глаз и ушей сокровенное нечто. Среди них был и я. Правда, это «нечто» еще никогда не выбиралось из тайника наружу, на свет. Между нами, мне казалось, были минуты абсолютной искренности, и я ожидал его откровений, но всегда что-то мешало нашему душевному родству. Се ля ви. Жора темнит? Вряд ли. Что ему скрывать от Василия? Меня больше волновало неожиданное появление Юры. Вдруг. Как же мне его не хватало! Всех их! Юры, Эли, Инны, Наты, Тамары, Ксении, Ии, Сони… Даже Азы и того же Шута… Как же мне их недоставало! А как я скучал по Ушкову!.. Вот бы они все вдруг появились!.. И чудо, чудо произошло: они мне приснились. Видел, правда, я только Аню, снилась, правда, только она: мы болтали, я расспрашивал о ее успехах в бальных танцах, она хохотала, и мы вместе смеялись, а все остальные были с нами, правда, лиц я не различал, они просто были рядом, и я это знал. Я позвонил Юле:

– Слушай, мне приснились все наши, представляешь – все!..

– А который час? – сонно спросила она.

– Ой, знаешь… Прости, пжста…

В шесть утра мы были на ногах и приступили к делу. Наши действия точь-в-точь повторяли то, что мы делали вечером. Но теперь вместо клеток печени свинки в инкубационной камере была кожа Ленина, бесценный материал, от которого зависела, может быть, судьба человечества. У меня была полная уверенность, что именно так и будет. Ничего другого я от этого эксперимента не ждал.

Когда на экране, наконец, забились сердца первых клеточек, от которых, как от крошечных солнц, во все стороны брызнули золотистые лучи, у меня перехватило дыхание и качнулась под ногами земля.

– Смотри, как красиво!.. – вырвалось у Василия.

А у меня подкосились ноги.

– Здорово! – Василий упал в кресло и не мог оторвать глаз от экрана. – Что это?..

– Ленин, – еле выдавил я из себя.

Он принял это за шутку, посмотрел на меня и спросил:

– Что с тобой, тебе плохо?

От того, что я видел на экране, можно было сойти с ума: клетки Ленина делились!..

– Да, – сказал я, – мне нехорошо.

У меня действительно кружилась голова, и в тот день я впервые узнал, в каком месте находится сердце.

– Конечно-конечно, – говорит Лена, – ну да, ну да…

Если бы все, что было в моем виртуальном музее, это биополе вещей, которые собраны мною с такими тщанием и трогательностью, можно было «надеть» на одного человека, его можно было бы превратить в кого хочешь: в уникальную и универсальную личность, а все комбинации биополей, что есть на земле, непременно дали бы Человека совершенного! Никто просто не задавался такой целью. Никто, кроме Эволюции. Это она, всесильная, может позволить себе роскошествовать своими придумками и высверками, это только ей подвластно решение таких сверхзадач. А имя ей – Бог.

Конечно, я не мог, как бы не старался, в одиночестве добиться никакого результата. Для создания клона требовалось не только первоклассное оборудование, дорогостоящие реактивы, автоматизированные операции и прецизионные технологии, но главное – люди, команда единомышленников, какая была у меня в подвале бани. Жорины ребята и Вит, и Вася Сарбаш, и Юра Смолин и Таня с Какушкиной были прекрасными специалистами в своей области…

– И Мила Радкевич…

– Да, и Мила… Но обучать их технологии клонирования, переучивать, когда у каждого был уже набран экспериментальный материал и на выходе были кандидатские диссертации, было бессмысленно. Мне нравился своим напором и Володя Ремарчук, а своей кажущейся бесхребетностью – Леша Команов. В нем, как вскоре оказалось, я ошибался: хребет у него состоял из стальных позвонков. Мы сдружились, стали ближе и даже родней, это да, но перетянуть их на свои рельсы мне бы не удалось никогда. Я это понимал и даже не обсуждал с Жорой такую возможность.

– И откуда у тебя только руки растут! – набросился я однажды на Смолина.

Они меня раздражали своим безучастным присутствием. Они не видели себя в нашем деле. В такие минуты я мечтал даже об Ушкове!

Готовить же новую команду – долгий и кропотливый труд, требующий и времени, и нервов. Как быть?

С помощью случайных людей, биологов, медиков, программистов и электронщиков мне удалось создать несколько модулей. Мой прошлый опыт был востребован на сто процентов, пригодились и все штучки-дрючки, привезенные в двух чемоданах. Мое внимание теперь в основном было сосредоточено на создании искусственной плаценты. Искусственные печень и почка, выращивание глаза, руки или пениса, пересадка сердца или даже головы не шли с ней ни в какое сравнение. Эта идея зародилась у меня давно, еще когда у нас возникли проблемы с Азой. Все это время я вынашивал планы по осуществлению этой мечты, и вот я был готов провести первые испытания. В конце концов нужно было дать лад и делам, и мыслям. Питание и выращивание плода in vitro, в пробирке, вне стенки матки матери – это была революционная идея. Все сложности с токсикозами беременности, с неправильным прилежанием плода, кесаревы сечения и другие человеческие акушерско-гинекологические проблемы отпадали напрочь. А сколько решалось в одночасье этических проблем! Если бы нам удалось создать этот искусственный детородный орган, мечтал я, мы бы продвинулись вперед не на шаг, а на сотни миль. Эта мечта делала меня несчастным. Я проводил в лаборатории и на почтовом ящике, где электронщики и технари из самых современных технических узлов лепили мне матку, долгие дни и месяцы… И вот – испытание…

Железная плацента (Жора назвал ее «Милашкой») работала как часы.