Сурмена уже живет в своем мире, где ее преследуют страхи, которых я не понимаю и с которыми мне не совладать. Как я могла бы забрать ее сюда и заботиться о них обоих? Я бы не справилась…

Дора приложила руки к лицу и через какое-то время свела их вместе, прикрыв рот и нос. Так она просидела несколько минут без движения, терзаясь угрызениями совести. Она тоже поверила тогда, что Сурмена душевнобольная, которая окончательно погрузилась на дно своей болезни. Что она сошла с ума…

А теперь как бы не сойти с ума ей, Доре, понявшей, что она с такой легкостью поддалась на обман и бросила Сурмену в беде. Сурмену, которая столько для нее сделала!

Она поморгала, чтобы не расплакаться, и вернулась к дневнику. К тем строчкам, где она записала невнятные Сурменины слова. Вот только даже сейчас, уже довольно подробно познакомившись с обстоятельствами ее дела, она не очень понимала, что Сурмена хотела сказать.

Избегать и не верить. Кому? На кого намекала Сурмена? И при чем тут Магдалка? Значит, ее с ними что-то связывало, чутье Дору не подвело. Но о каком ребенке она говорила? Что и как можно было использовать?

В мозгу у нее проносились все новые вопросы, на которые она не находила ответа. Раздраженная и усталая, Дора надеялась теперь только на Багларку. Она единственная, наверное, способна помочь ей рассеять туман в голове и прояснить, что скрывалось за словами Сурмены.

На обед Багларка приготовила свой знаменитый густой капустный суп. После еды Дора сидела на скамье перед домом, сжимая в руке большую кружку, откуда мелкими глотками прихлебывала только что сваренный хозяйкой ячменный кофе, и присматривала за Якубеком, который бегал вдоль дороги за пустошью. Скрипнула дверь, и на крыльцо вышла Багларка, неся тарелку с пирогами. Подсела к Доре, зябко накинула на плечи широкую вязаную шаль и неспешно вытянула ноги в толстых чулках. Дора услышала слабый хруст костей. Стареет, подумала она.

— Так ты говоришь, что за Сурменой следили легавые? И что они-то и спровадили ее потом в сумасшедший дом? Вот ужас, — сказала Багларка, вздыхая. — Это ж сколько лет длилось, а я ничего не замечала, — задумчиво добавила она.

Дора молча пила кофе.

— Но ты и сама знаешь, сколько чужих сюда ходило. И не только к ней, но и к Ирме Габр-геловой, а еще к Катержине Годуликовой и к Краснячке… да ко всем… Как было заметить, что за ней кто-то следит? Я этих людей, что приезжали к ведуньям, не расспрашивала — ни кто они такие, ни что им тут надо. Мол, не идут ли к Сурмене по какой другой причине, кроме как за советом или помощью. Я в чужие дела носа не совала. Но ты не думай, я ни разу и не слышала никаких разговоров про то, чтобы легавые как-то особо интересовались Сурменой.

Багларка помолчала, а потом прибавила:

— Ну то есть время от времени они к ней наведывались, скрывать не стану. Но они ко всем ведуньям ходили: сама понимаешь, не все были довольны их ведовством. Особенно те, кого ведунья в чем-то уличала: в воровстве, обмане… разоблаченные любители крутить шашни на стороне их тоже не жаловали. Вот такие и писали на них доносы. Только все это была ерунда, мелочь, за которую им ничего не грозило. Такие ужасы, как при Гофере и после Первой мировой, к счастью, больше не повторялись. Тогда ведовство было куда как опасней, почитай каждая ведунья пару недель в году проводила в каталажке. Говорят, Дорка Габргелова только из-за жандармов и докторов и умерла так рано. Но позже, во времена Сурмены, я думала, такого уже не было.

Дора поправила под собой шерстяную подстилку. Хотя на смену вчерашней непогоде пришел теплый осенний день, солнце все равно уже теряло свою силу. Затем она сказала:

— Как видите, было. За ней следили и в конце концов упекли. А меня и вас, всех нас, убедили в том, что она больна.

Багларка смущенно улыбнулась и покачала головой, будто успокаивая капризного ребенка. Дора посмотрела на нее с удивлением:

— Или вы думаете, что тетя и впрямь была больна? Что они держали ее там не без причины? — спросила она обиженно. Недоверие Ба-гларки ее покоробило.

— Ну-у, — протянула Багларка. — Я знаю одно. Что этим самым ведуньям вечно не везло. Все, что были на моей памяти, плохо кончили. Ты знаешь, что сталось с твоей матерью, а ведь она ведовством особо и не занималась… От Катержины и Ирмы сбежали дочери, потому что стыдились их ведовства, а Ирма вдобавок потеряла двоих сыновей, причем, как говорят, по своей же вине. Могла погадать на воске, посмотреть, что их ждет, и убедить не ехать в той машине. Оба в ней погибли, вместе с женами, и четырех сирот после себя оставили. Такая трагедия! И сколько я помню рассказы моей матери и даже еще ее матери, те ведуньи, которые жили раньше, тоже от беды не ушли. Так вот, со всем этим как-то вяжется и то, что Сурмена померла в дурдоме. Из-за болезни или потому, что ее туда кто-то нарочно засадил, это в общем-то все равно. И так, и так бы ее жизнь добром не кончилась, — заключила Багларка.

Дора вздрогнула. Неужто крестной действительно все равно, умерла Сурмена в псих-лечебнице от болезни или из-за произвола гэбистов? Она что, и правда так думает?

Она совсем уже было собралась возразить, но Багларка ее опередила.

— Понимаешь, знание — оно всегда во что-то обходится. Вот, например, о Фуксене ты слышала или нет?

Дора запнулась.

— О Фуксене? Ну так, кое-что… — ответила она уклончиво. — Сурмена один раз упомянула ее, когда я приезжала к ней в Кромержиж, но смысла в ее словах я не уловила. Как будто она хотела меня о чем-то предупредить… Знаете, она уже так одурела от этих лекарств, что, кажется, не понимала, что Фуксены давно нет в живых.

Багларка утвердительно кивнула.

— Ав остальном она о Фуксене никогда не говорила, — прибавила Дора.

— Ну меня это не удивляет, — осторожно заметила Багларка, а через какое-то время, словно ее распирало, закончила: — Ее судьба, может быть, лучше всего доказывает, какие ведуньи были несчастные. Чем больше дар, тем горше жизнь. И смерть. Фуксена умерла в самом конце войны — но как умерла! Ее убили, как собаку, — сказала Багларка, искривив лицо так, что ее возмущенно сморщенная губа чуть не коснулась носа.

Дора была ошеломлена. Фуксена умерла в войну? Фуксену убили, как