– Во имя Худа, о чем ты вообще толкуешь, Акль?

– Да так, ни о чем. Просто раз уж мы друзья, в смысле, ты и я… так же, как вы друзья со Страхотопом… В общем, я хочу сказать, что, похоже, от этой стужи я уже едва шевелюсь. Может, мне и не нужна смазка, но если вдруг увидишь, что я лежу на улице без движения… в общем, Стинк, коли увидишь меня таким, не хорони, пожалуйста.

– Потому что ты не мертв? Да ты уже не можешь быть мертвей, чем сейчас, идиот. Но я не стану тебя хоронить. Может, сожгу на костре, лишь бы положить конец нашим дурацким разговорам. Считай, что я тебя предупредил. Если вдруг увижу тебя заледеневшим, для меня ты лишь дрова на растопку, и не более того.

– Тоже мне, друг называется.

– Верно соображаешь. Я не вожу дружбу с мертвецом, которого даже не знаю.

– Ну да, только с грудами заколдованного железа, у которых вместо головы ведра.

– Так и есть. Что ж, по крайней мере в этом мы друг друга поняли. – Хордило отодвинул стул и направился к двери, в последний раз бросив взгляд на смотревшего в окно Акля. – Эй, не мог бы ты пялиться куда-нибудь в другую сторону? Не хочу, чтобы меня преследовали твои мертвые глаза.

– Может, они и мертвые, – медленно улыбнулся Акль, – но уродов распознают с первого взгляда.

Хордило уставился на собеседника. И изрек:

– Ты напоминаешь мне мою бывшую жену.

Собиратель Вуффин Гагс жил в хижине у самого берега, куда часто выбрасывало обломки судов, потерпевших кораблекрушения. Он построил ее сам из принесенной морем древесины и остатков многих кораблей, которые налетели на рифы, нанесенные лишь на редкие карты с мрачной пометкой «Гиблые воды». Местные именовали их Рассветным сюрпризом. Ночные бури в окрестностях этого мыса были злобными, кровожадными, мстительными, холодными и жестокими, будто забытая любовница, и Вуффин пристроил к своему жилищу крыльцо, с которого он мог наблюдать их ночные тирады, облизывая губы в надежде, что вместе с разбитыми обломками и слабыми криками несчастных жертв ночь принесет ему нечто новое и чудесное.

Но здесь, у берега, было холодно: деревянные стены покрылись трещинами, а ветер отполировал их, будто кость. И потому Гагс построил стены в два слоя, в течение трех десятилетий заполняя пространство между ними волосами, которые срезал с собственной головы и бороды.

Исходивший от этой прослойки запах не слишком радовал гостей или незнакомцев, которые заходили к нему хотя бы затем, чтобы взглянуть на добычу, собранную после очередного кораблекрушения, и подобные визиты со временем становились все более редкими, вынуждая Вуффина, нагрузив тачку, отправляться на утренний рынок, что открывался на центральной площади Спендругля раз в несколько недель. Подобные путешествия утомляли Гагса, навевая хандру, и зачастую он возвращался к концу дня всего лишь с горсткой надкушенных оловянных монет, считавшихся местным платежным средством.

В последнее время он предпочитал оставаться дома, особенно теперь, когда Удел захватил сумасшедший колдун и появлявшимся здесь чужакам частенько представлялась возможность насладиться прекрасными видами Спендругля с высоты виселицы. Вылазки Вуффина стали редкими, он всерьез опасался, что однажды его могут принять за одного из этих несчастных пришельцев.

Прошлой ночью он слышал, как с грохотом разбился корабль, налетев на риф, будто ударившийся о шипастую шкуру дхэнраби безногий конь, но утром было невероятно холодно, а Вуффин знал, что, когда солнце поднимется чуть повыше и ветер подует в другую сторону, времени у него будет более чем достаточно.

Единственную комнату в его хижине освещали и согревали полдюжины корабельных фонарей, иногда шипевших от дождевых капель, пробивавшихся сквозь тяжелые просмоленные балки крыши. Он сидел на краю старого капитанского кресла, кожаная обивка которого покрылась пятнами соли, но во всем остальном была вполне пригодна, наклонившись далеко вперед, чтобы каждый волосок, соскобленный с его подбородка и щек, и каждая срезанная с головы прядь упали на выцветшую оленью шкуру, лежавшую у него между ног. Недавно Гагс начал подумывать о том, чтобы пристроить к дому еще одну комнату…

И тут он услышал доносящиеся с берега голоса. После кораблекрушения в живых кто-то оставался редко, учитывая скалы у берега, смертоносное подводное течение и прочее. Отложив бритву, Вуффин тряпкой стер с лица мыльную пену. Чисто из приличия следовало спуститься на берег и встретить гостей, может, даже предложить им кружку подогретого рома, чтобы прогнать холод из жил, а потом с улыбкой показать им дорогу в Спендругль, дабы Хордило мог их там арестовать и повесить. Местные развлечения оставляли желать лучшего, но могло быть и намного хуже.

«Например, я сам мог бы болтаться под каменной стеной Аспида, а чайки дрались бы за мое нежное мясо», – подумал Гагс. Нет уж, подобное нисколько его не развлекало.

К тому же в награду за доставку несчастных глупцов прямиком в его руки Хордило делился с Вуффином, отдавая часть их одежды и имущества собирателю, о чем тот сразу же вспомнил, натягивая прекрасные кожаные сапоги, так что вылазка на пронизывающий холод того стоила. Поднявшись с кресла, Гагс надел плащ из овчины, сшитый из четырех шкур таким образом, что головы покрывали плечи, а задние ноги, подобно грязным косам, свисали вдоль бедер. Когда-то Вуффин был крупным мужчиной, но годы иссушили его мышцы, и теперь он почти целиком состоял из костей и сухожилий, обтянутых сморщенной кожей. Вряд ли в нем осталось так уж много нежного мяса, но он знал, что клятые чайки, будь у них такая возможность, обязательно найдут хоть один лакомый кусочек.

Натянув лисью шапку, сшитую из двух шкур – головы свисали по бокам, защищая уши, а пушистые хвосты окутывали теплой бахромой макушку покрытого вмятинами черепа, – он взял узловатый посох и направился к выходу.

Едва выйдя из хижины, Гагс удивленно остановился, увидев две спешившие по тропе сгорбленные фигуры – мужскую и женскую. Вглядевшись, Вуффин крикнул мужчине:

– Это ты?

Оба местных жителя подняли голову.

– Я – это всегда я, – сказал Шпильгит Пурбль. – Кем я еще могу быть, старик?

Вуффин нахмурился:

– Да будет тебе известно, на самом деле я не настолько стар, как выгляжу.

– Хватит, – буркнул Шпильгит, – ты мне душу разрываешь. Вижу, ты уже готов целый день рыться среди распухших трупов?

Собиратель не ответил, внимательно разглядывая песок на тропе.

– Видели кого-нибудь по дороге? – спросил он.

– Нет, – ответила женщина. – А что?

Вуффин бросил на нее взгляд:

– Ты ведь дочка Фелувил? Она знает, что ты здесь? С ним?

– Послушай, – проговорил Шпильгит, – мы просто идем посмотреть на корабль. Ты с нами или нет?

– Вообще-то, это мой берег, управляющий.

– Все селение берет с него себе долю, – возразил Шпильгит.

– Потому что я им позволяю и потому что все просматриваю первым. – Гагс покачал головой, взмахнув лисьими головами и почувствовав зловещее прикосновение острых клыков к шее: пожалуй, все же не стоило оставлять верхние челюсти. – В любом случае взгляните на землю. Кто-то прошел по тропе: одному Худу ведомо, почему я ничего не слышал и не видел, хотя был у окна. И если вам этого мало, то есть и еще кое-что.