Воистину, здешним кошмарам не было конца, но повелитель Клыкозуб Коготь сидел на их вершине, будто король на троне. Как же Шпильгит ненавидел колдунов!

– Ты все еще дрожишь, милая, – сказал он Фелитте. – Выпей, а потом еще – и придвинься поближе. Тут, правда, только один стул, так что садись-ка опять ко мне на колени. Уж точно согреешься.

Хихикнув, девушка покачала перед ним довольно-таки симпатичным задом, а затем, наклонившись, обвила Шпильгита одной рукой за шею:

– Видела бы это моя мамочка – срубила бы твою мачту и зажарила бы до хруста!

– Но, милая моя, разве мы не одеты? Разве все не вполне пристойно, учитывая холод и тесноту?

– А с кем еще ты так себя ведешь?

– Ни с кем, естественно, больше никто ко мне не заходит.

Фелитта подозрительно взглянула на него, но он понимал, что это лишь игра, она ведь прекрасно знала, что Шпильгит ни с кем больше не встречается. От Фелитты в этом захолустье ничто не могло ускользнуть. Она была глазами и ушами Спендругля, а в первую очередь – его устами. Шпильгит удивлялся, что этим устам хватает топлива, чтобы безостановочно работать день за днем, ночь за ночью. Население Спендругля едва ли составляло двести человек (одно название, что городок, а по сути – деревня деревней), и сомнительно, что жизнь кого-либо из них можно было назвать особо интересной. Возможно, Фелитта все же обладала неким даром, позволявшим ей впитывать все, что можно было узнать в Спендругле, а затем с впечатляющей точностью это воспроизводить.

«Воистину, – подумал Шпильгит, – ей вполне может хватить ума, чтобы сравниться с… с…»

– Знаешь, от ягод чернозолотки я начинаю подтекать.

– Прошу прощения?

– Подтекать водой, естественно! Чем же еще? Что у тебя за грязные мысли?

– Что ж, я этого не знал. В смысле, откуда я мог знать, если это столь… в общем, интимное?

– Уже нет. – Она сделала еще глоток.

Шпильгит нахмурился, только теперь почувствовав на коленях необычное тепло.

– Ты это называешь подтеканием?

– Просто… – проговорила она, – я от всего этого так возбудилась!

– Что, правда? Тогда, может, нам…

– Да я не про тебя, дурачок! Про Клыкозуба! Когда он стоял на башне, раскинув руки…

– Увы, я ничего этого не видел, Фелитта. Слишком был занят приведением дел в порядок и все такое. Однако в любом случае, хоть убей, не пойму, чем подобная картина могла тебя так возбудить. В конце концов, он ведет себя так почти каждое утро.

– Знаю, но сегодня утром все было по-другому. Или, по крайней мере, мне так показалось.

– Почему?

– Ну… – Она допила ром, сладко вздохнула и вдруг негромко пискнула. – Ой, кажется, началось…

Шпильгит почувствовал, как тепло распространяется по его промежности, а затем по бедрам. На стуле образовалась лужа.

– Похоже на то…

– Так или иначе, – продолжала девушка, – я подумала, что Клыкозуб смотрел на разбившийся корабль, понимаешь? Но на самом деле вряд ли. В смысле…

– Погоди, дорогая. Что еще за разбившийся корабль?

– Тот, что в заливе, естественно! Потерпел крушение прошлой ночью! Ты что, ничего не знаешь?

– Выжившие есть?

Она пожала плечами:

– Никто пока не ходил посмотреть. Слишком холодно.

– Боги милостивые! – Шпильгит столкнул ее с колен и встал. – Мне нужно переодеться.

– У тебя такой вид, будто ты описался! Ха-ха!

Он пристально посмотрел на нее:

– Мы пойдем туда, дорогая. К тому кораблю.

– Правда? Но мы же замерзнем!

– Я хочу его увидеть. Можешь пойти со мной, Фелитта, или бежать домой к своей мамочке.

– Не знаю, с чего вы с ней так ненавидите друг друга. Мама желает мне только добра. Но мне хочется заниматься тем же, чем и ее девицы, так почему бы и нет? Жизнь есть жизнь, верно?

– Ты для этого слишком красивая, – сказал Шпильгит.

– Вот и мама тоже так говорит!

– И она права, так что в этом мы с ней солидарны. В чем мы расходимся, так это во взглядах на твое будущее. Ты заслуживаешь лучшего, чем эта жуткая деревенька, Фелитта. Твоя мамаша охотно посадила бы тебя на цепь, если бы считала, что это сойдет ей с рук. Она думает только о себе и хочет, чтобы ты ее обслуживала. Твоя матушка ведь стареет, верно? Ей нужен кто-то, кто мог бы о ней позаботиться, и она с радостью сделает из тебя старую деву, если ты ей это позволишь.

Глаза Фелитты расширились, дыхание ее участилось.

– Так ты меня не обманешь?

– В смысле?

– И впрямь украдешь меня?

– Я сдержу свое слово. Как только наступит весна, дорогая моя, мы взвихрим песок, примнем траву и умчимся подобно ветру.

– Ладно, я пойду с тобой.

– Я и не сомневался.

– Да нет, к тому кораблю, дурачок!

– Хорошо, моя маленькая морская губка. Тогда подожди меня тут. Мне нужно вернуться в «Королевскую пяту» и переодеться… Наверное, и тебе тоже нужно?

– Нет, и так сойдет! Если я вернусь домой, мамаша меня увидит и мигом найдет какое-нибудь занятие. Лучше подожду здесь. Панталон на мне все равно не было.

«Что ж, это воистину все объясняет. Ты как раз в моем вкусе, дорогая. Не считая того, что писаешься».

Рука, сжимавшая железной хваткой воротник плаща, тащила его из пенящегося ледяного прибоя. Эмансипор Риз закашлялся, выплевывая морскую воду и песок, и, открыв глаза, уставился в серое холодное небо. Он слышал крики чаек, но не видел их. Он слышал, как волны с барабанным грохотом ударяются о скалы по краям маленькой бухты. Он слышал собственное судорожное дыхание, иногда прерывавшееся стонами, пока та же самая рука продолжала тащить его по берегу, через груды раковин, спутанные водоросли и мокрые куски полузамерзшей древесины.

Он слабо дернулся, цепляясь за руку, и мгновение спустя та его отпустила. Голова Эмансипора с глухим ударом упала на песок, и он обнаружил, что смотрит на перевернутое лицо своего хозяина.

– Ну что, Риз, очухались?

– Нет, хозяин.

– Прекрасно. А теперь вставайте. Нужно оценить окружающую обстановку.

– Главное, что она состоит из воздуха, а не из воды. Этого мне вполне достаточно. Больше ничего я знать не хочу.

– Что за чушь, Риз. Похоже, мы потеряли Корбала Броша, и мне не помешала бы ваша помощь в его поисках.

Эмансипор сел, смаргивая иней с ресниц:

– Потеряли? Корбала? В самом деле? Наверняка он погиб. Утонул…

– Нет, вряд ли все настолько серьезно, – ответил Бошелен, стряхивая песок с плаща.