же? – первым не выдержал Кокотов, у которого от удачно придуманного словца улучшилось настроение.

– Продолжать? – делано удивился Жарынин.

– Продолжайте… – полуразрешил-полупопросил писатель.

– Продолжаю. Пат проснулась наутро разбитая, обманутая, несчастная. От поддельной шипучки у нее разыгралась изжога, а от глубокого женского разочарования ломило все тело. Мерзавка Мерилин оказалась абсолютно, непробиваемо, фантастически фригидной – холодной, как лед для коктейля. Кроме того, она страдала хроническим хламидиозом, который в ее пору не умели диагностировать и который дает мучительные, тягучие боли в паху и суставах, а также рези в уретре. Пат вынула с отвращением подлый чип, в бешенстве спустила его в унитаз и выпила из горлышка полбутылки виски, чтобы, отключившись хоть на миг, забыть об этом дорогостоящем разочаровании. В понедельник она, злая как собака, пришла на работу, в хлам поссорилась со своим бойфрендом и в ярости сломала кульман…

– Какой кульман?

– Ах да… Ну какая, в сущности, разница, что ломать, если сломана мечта! Пат решила, что через пять лет, когда снова накопит денег, она закажет себе оргазм знаменитого чикагского маньяка Билла Бронса, убивавшего пышногрудых блондинок, похожих на Мерилин, и казненного на электрическом стуле незадолго до воссоединения южных американских штатов с Мексикой и замены смертной казни кастрацией…

– И это все?

– Все.

– Простоватая концовка, – ехидно вздохнул Кокотов.

– И вы ее, конечно, предвидели?

– Разумеется! – соврал автор «Кентавра желаний».

– Тогда предложите другую, коллега! – с некоторой обидой отозвался Жарынин.

– Пожалуйста: через несколько дней в Интерспейснете появился восторженный блог нашей обманутой, но коварной Пат. Она взахлеб делилась своими совершенно космическими ощущениями, которые пережила благодаря Мерилин Монро – великой актрисе и вулканической женщине. Более того, врунья утверждала: если бы деньги на это счастье надо было копить не пять, а десять лет, она бы не задумалась ни на минуту!

– Неплохо! – благосклонно кивнул режиссер. – Я вижу, вы в форме. Немного прогуляемся после завтрака – и за работу. Доедайте скорее!

В холле они столкнулись с Валентиной Никифоровной. Одетая в строгий брючный костюм, она шла, неся под мышкой скоросшиватель, той надменной деловой походкой, которая особенно украшает стройных женщин средних лет. Увидав соавторов, бухгалтерша улыбнулась с доброжелательной неопределенностью – так улыбаются, если встречают кого-то, с кем ты вроде бы и знаком, но полной уверенности в этом нет. Жарынин уступил даме дорогу, почтительно поклонился, незаметно подмигнув при этом писателю, а Кокотов, ненавидя себя и томясь, вообразил влажное после душа тело Валентины Никифоровны и ее муравьиную тропку.

Глава 23

Последний русский крестьянин

День стоял ясный и прохладный. Ослепительно белые березовые стволы напоминали солнечные щели в зелено-желтом заборе. На дорожках, точно разноцветные заплатки, лежали, пристав к влажному после ночного холода асфальту, опавшие листья. На газоне, под елочкой, гордо и одиноко стоял большой мухомор с оранжевой, как у спасателя МЧС, шляпкой. Кучевые облака на эмалево-синем небе выглядели необыкновенно контрастно, можно было различить любую впадинку, выпуклость, завитушку, каждую отставшую туманность. В воздухе остро пахло грустной осенней свежестью…

Некоторое время соавторы молча бродили по дорожкам, глубоко дыша и раскланиваясь со встречными ветеранами. Лица у стариков и старушек были светлые, безмятежные, словно впереди их ожидала еще долгая-долгая, красивая, загадочная жизнь…

– А плютей здесь растет? – спросил вдруг Кокотов.

– Не встречал.

– А что вы решили с Ибрагимбыковым?

– Надо с ним заканчивать.

– Как?

– Я позвонил приятелю, мы во ВГИКе вместе учились. Теперь он работает на телевидении. Обещал сегодня прислать съемочную группу. Прежде всего к ситуации надо привлечь внимание! Общество должно содрогнуться оттого, что заслуженные старики могут остаться без крова над головой. Давайте сядем!

Режиссер и писатель направились к скамейке – такие раньше стояли во всех городских скверах. Длинные, трехметровые, глубокие, они были сбиты из прочных, хорошо подогнанных под седалищный изгиб брусков, упирающихся концами в фигурные чугунные боковины. Сколько нежных объяснений слышали эти скамейки, сколько первых поцелуев помнят, счастливых содроганий хранят и сколько роковых разрывов не могут забыть! Но таких скамеек в парках и скверах теперь уж не сыщешь, их наша ненадежная эпоха променяла на короткие хлипкие лавчонки, готовые обрушиться под одной-единственной страстно целующейся парой.

– А почему Огуревич сам к общественности не обратится? – спросил Кокотов, усаживаясь.

– Да, тут что-то не так! – согласился Жарынин. – Но сейчас это не важно. Сейчас главное – на`чать, как говаривал лучший немец всех времен и народов!

– Кто это?

– Горби, коллега!

– Я вон про того спрашиваю! – уточнил писатель, показывая на странного человека, привинчивавшего что-то к отдаленной скамейке.

– А-а… Это Агдамыч. Последний русский крестьянин. Вы уже про него спрашивали!

– Да, действительно… Агдамыч… Странное прозвище!

– На самом деле его зовут Матвей Илларионович Адамов. «Агдам» же, если помните, – популярный и недорогой портвейн великой советской эпохи!

– Обижаете! Конечно, помню!

– А прозвали Илларионыча Агдамычем потому, что он, производя качественный самогон, сам предпочитал ему «Агдам».

– А почему он «последний крестьянин»?

– Говорят, впервые так его назвал Бондарчук – не лысый Федя, а сам великий Сергей Федорович! – после настоящей русской баньки, которую ему истопил Агдамыч. У него тут неподалеку, в лесу, своя усадьба была: изба, двор, постройки – вроде хутора. Еще от родителей досталась. Хозяйничали всерьез: коровка, кабанчики, овцы, гуси, кролики, куры. Ну, огород, конечно, и теплица. Держалось все, разумеется, на хозяйке – Анне Кузьминичне. Могучая была женщина! Сложите вместе двух Евгений Ивановн и прибавьте вашего покорного слугу – получите незабвенную Анну Кузьминичну. Какие пироги пекла, какие пироги! Агдамыч боялся ее страшно и был в ту пору таким работягой – залюбуешься! С утра у себя вкалывает, потом бежит сюда – плотничать и слесарничать: ему за это кухонные недоедки для свинок полагались. Творческая интеллигенция, в «Ипокренино» наезжавшая – славных стариков проведать или в свободных номерах отдохнуть, – часто к нему захаживала: за самогоном, сальцем, солеными огурчиками, парным мясом и молочком или просто – чтобы первозданным сельским видом насладиться, детство вспомнить! Тогда ведь многие мэтры из крестьянского народа происходили. Это теперь у нас все заслуженные артисты из семей народных артистов…

Колодец у него, кстати, был великолепный – с настоящим «журавлем»! Помню, я еще во ВГИКе учился, засиделись мы как-то с другом и однокурсницей в ресторане Дома кино до самого закрытия, а душа продолжения просит. Э-эх! Поймали «левака», десятку в зубы – и к Агдамычу! Он нас, несмотря на поздний час, как родных принял, самогоном с сальцем наделил и на сеновал отправил. Просыпаюсь утром в сене. Аромат! Куры по двору бродят. На груди у меня полуголая однокурсница дремлет с той трогательной доверчивостью, какую может позволить себе только женщина, которой скрывать