Во время одной из очередных атак соперника он в чистом подкате перехватил мяч и, невзирая на то что рядом стоял игрок его команды, ринулся в атаку сам. Ему наперерез бросился нападающий соперника, но Кадилин хитроумно сыграл в «стенку» с бортиком и легко обыграл противника. Затем под оглушительные крики болельщиков он на полной скорости ворвался на территорию соперника и так же легко обыграл сначала одного, а затем и второго защитника. Последний, кто бросился ему навстречу, был вратарь, однако и его Кадилин оставил в дураках — сделав ложный замах, он заставил его упасть на колени, а сам ловко ушел в сторону и, подцепив мяч стопой, филигранно забросил его в сетку. «Го-о-ол!» — завопили болельщики, и Кадилин тут же попал в объятия своих партнеров.

— Ну ты даешь! — восхищался Вадим. — А трепался, что играть не умеешь. Становись в нападение вместо меня.

В оставшиеся до конца матча пять минут Кадилин провел еще целую серию атак на ворота противника, каждая из которых вызывала восторженный отклик у болельщиков. Однако забить гол ему никак не удавалось: в одной из атак мяч угодил в штангу, в другой — блестяще сыграл вратарь, в третьей — помешала перекладина.

Основное время игры неумолимо приближалось к концу, и рыжий лопоухий паренек, стоявший за бортиком с часами в руках и готовый вот-вот объявить об окончании игры, все чаще стал поглядывать на циферблат. Однако, прежде чем он успел вскинуть руку вверх, произошло неожиданное. Шла очередная атака кадилинской команды на ворота противника. Мяч был у Вадима, который без всякой обработки послал его Кадилину. Тот остановил его грудью, скинул на ногу и, подбросив вверх, сделал «ножницы» — в падении, стоя спиной к воротам противника, через собственную голову послал мяч в ворота. Не ожидавший этого удара вратарь соперников не успел вовремя среагировать, и мяч, пролетев мимо него, влетел в «девятку».

То, что началось затем на площадке, напомнило Кадилину самые счастливые минуты его футбольной карьеры. Игроки его команды, а также толпа болельщиков, которые сразу после финального свистка, перепрыгнув через бортик, рванули на поле, подхватили его на руки и стали дружно качать. Затем его поставили на ноги и один из качавших, седой старик в пиджаке с орденскими планками, внезапно спросил:

— Слушай, парень, мы с тобой нигде не встречались? Уж больно лицо мне твое знакомо.

— Вряд ли, — пожал плечами Кадилин. — Я человек маленький.

— Какой ты маленький, мы только что на площадке видели, — не унимался старик. — Меня не проведешь, я ведь болельщик с большим стажем. Ты случайно в футбол нигде не играл?

Кадилин секунду раздумывал, стоит ли раскрывать свое инкогнито, но видя, с каким восхищением смотрят на него стоящие рядом юные пацаны, не сдержался:

— Играл когда-то.

— В какой команде?

— В «Спартаке». Помните такого игрока — Сергея Кадилина?

Едва он произнес свое имя, как все, кто стоял с ним рядом, мгновенно замолчали. Имя легендарного футболиста, которое всего лишь десятилетие назад приводило в неописуемый восторг многомиллионную армию болельщиков, знал каждый из стоявших здесь. Однако никто из них не ожидал увидеть знаменитость в таком виде, да еще у себя во дворе. Но это оцепенение длилось недолго. Прервал его все тот же старик с орденскими планками:

— Не берусь судить о твоей бороде, Сережа, но ноги у тебя по-прежнему золотые.

— А знаете почему? — встрял в разговор Вадим. — Потому что талант не пропьешь! Верно?

— Верно, — согласился Кадилин. — Будь по-другому, я бы играл на молоко, а не на пиво.

Присутствующие встретили эти слова дружным смехом.

В самом начале четвертого Громов приехал в ОВД, который раскручивал дело об убийстве коммерсанта Раковского. Поднявшись на второй этаж, он направился к кабинету оперативника Юрия Шлыкова. Однако на самом пороге столкнулся с молодой женщиной, которая выходила из кабинета с лицом, опухшим от слез. Уступив ей дорогу, Громов проводил ее взглядом до угла, после чего вошел в кабинет. Шлыков сидел на своем привычном месте — за столом у окна — и нервно курил сигарету.

— Ты чего женщин обижаешь? — спросил у него Громов, протягивая руку для приветствия.

— Они сами кого хочешь обидеть могут, — ответил Шлыков. — Взяли моду вешать на себя золото-бриллианты, хотя знают, в какое время, блин, живем. Вот и эта — вырядилась. Ладно бы одно золотое колечко на пальчик натянула, так нет — целых три кольца напялила, серьги дорогие, часики с бриллиантиком, да еще медальон неписаной красоты на шею намотала. Вот и ввела кого-то в искушение. Ее в переулке кто-то по затылку шарахнул и все ее брюлики поснимал. Хорошо еще, что не трахнули. Видел, какая у нее задница? И ведь ни одной зацепки. Сама она в отключке была, и свидетели отсутствуют. Кого тут искать?

— И что же, ты ее так не солоно хлебавши и отправил?

— Да нет, конечно, заявление принял. Хотя представляю, как шеф взъерепенится. У него же тактика какая: хороший опер должен заявителя уболтать и вежливо отправить восвояси. Вот и я поначалу эту дамочку хотел завернуть, а потом почему-то жалко стало.

— Не гони пургу, Юра. С каких это пор ты жалостливым стал? — усмехнулся Громов. — Наверняка зацепка какая-нибудь появилась?

— Угадал. Есть подозрение на одного местного наркомана. Он как раз недалеко от того места, где на дамочку напали, живет. Наверняка либо он сам, либо дружки его на золотишко позарились.

Шлыков наконец докурил свою сигарету и, отправив ее метким щелчком пальца в стоявшую на соседнем столе банку из-под кофе, которая служила пепельницей, спросил:

— А ты чего приперся? Неймется из-за убиенного Раковского? Так это зря — парень сам выбрал себе такую планиду. Как говорится: за что боролся, на то и напоролся.

— Вредную теорию проповедуешь, Шлыков, — ответил Громов. — Убивец — он и есть убивец, кого бы ни убил. Потому как кровушка людская — она пьянит. Сегодня он коммерсанта грохнул, ему это с рук сошло, так он завтра и бабульку с ребенком не пожалеет. Это, брат, диалектика.

— Херектика, — огрызнулся на рассуждения Громова хозяин кабинета. — У меня это дело вот где уже сидит. — И Шлыков резанул себя ладонью по горлу. — Ведь ясно как божий день, что никакая коммерция здесь ни при чем, и Раковского его же баба заказала. Как говорится, ничто не ново под луной. Вон, я на днях газету купил, а там статья про итальянского модельера Гуччи. Его в марте девяносто пятого киллер у дверей офиса подстерег и классически замочил — три «маслины» в грудь и контролька в набалдашник. Так знаешь, кто киллера этого отрядил?

— Кто — Папа Римский? — спросил Громов, который в силу разных причин газету с упомянутой статьей не читал, а Сашка, который был обязан его с нею ознакомить, почему-то этого не сделал.

— Какой, к черту, Папа! Бывшая супруга модельера с красивым именем Патриция. Она, когда с ним развелась, добилась, чтобы он ежегодно отстегивал ей почти девятьсот тысяч долларов. Но бабы — народ жадный. Вскоре этих денег ей стало не хватать, и она решила захапать все состояние бывшего супруга. А это — сто двадцать лимонов! Через одного гостиничного халдея она вышла на человека, который вызвался за двести штук «бачков» замочить ее бывшего благоверного. Вот и вся история. А рассказал я ее тебе потому, что она почти как две капли воды похожа на нашу — с Раковским. Потому как и здесь главный мотив преступления — офигенные бабки. Только в нашем случае не такие большие, как у Гуччи, но и не маленькие для матушки-России. А вообще эта сучка — Людка Раковская — баба не промах. Упорно настаивает на том, что ее мужу какие-то неизвестные личности угрожали. А сама, по словам соседей, в последнее время только и делала, что с ним ругалась. Судя по всему, он догадался о ее шашнях с этим парнем и хотел развестись. А для нее это значит — прощай, красивая жизнь. Вот его и приговорили. Людка натравила на супруга своего придурошного любовника, а сама вроде бы осталась в стороне. Парень настолько в нее втюрился, что расколоть его на «чистуху» против Людки весьма затруднительно. Я с ним разговаривал — бурчит, сучок, под нос: «Не знаю, не видел». Даже если его к стенке удастся прижать, Людку он никогда не сдаст.