– Пойми, Хулио, все злодейство Яго есть в музыке, Верди все написал, никто в нем ангела не заподозрит, но в Андрее масса обаяния, в том числе и мужского, и Яго должен этим всем пользоваться!

– Яго не должен быть обаятельным!

– Должен! Обязательно должен! Один очень крупный советский режиссер, ты о нем вряд ли слышал, говорил: «Если бы я ставил «Отелло», то отдал бы роль Яго самому обаятельному артисту в театре». И он был прав! Давай попробуем, надо стараться показать все грани дарования артиста. Вот, например, Яго должен отнять платок у Эмилии, и хотя Эмилия его жена, он все равно пустит в ход все свое обаяние, а не просто отберет на правах мужа… Так куда интереснее, и все дамы в зале будут умирать по Яго… – Фарик говорил все это мягко, не напирая, но в его речах чувствовалась такая убежденность, что заносчивый испанец задумался.

– Послушай, – сказал он на следующий день, – пожалуй, стоит попробовать. А кстати, как звали того режиссера? Любимов?

– О нет! – улыбнулся Фарик. – Тот режиссер давно уже умер, а звали его Каарел Ирд.

– Он был не русский?

– Нет, он был эстонец.

– Эстонец? Первый раз слышу. Но, кажется, он был умный…

И когда наконец Андрею велено было включить свое обаяние на полную мощность, образ Яго заиграл совершенно новыми красками.

– Вот увидишь, Женька, если спектакль будет иметь успех, эту трактовку непременно припишут Хулио, – с мягкой улыбкой сказал мне Фарик за завтраком. – Но пусть, мне не жалко…

– Почему ты так думаешь?

– Чувствую. Но, повторяю, мне не жалко. Результат важнее личных амбиций. Да, кстати, ты видела, завтра в «Карнеги-холл» играет Дина Либерман? Давай сходим?

– Давай! – обрадовалась я.

Дина Либерман, потрясающая пианистка, мы с ней вместе учились, и она была из нашей компании. Едва закончив консерваторию, она вышла замуж за австралийского бизнесмена, но вскоре ушла от него и пустилась в самостоятельное плавание. У нее всегда был сильный характер, она выиграла несколько престижных конкурсов, ее делами с самого начала занимался Вик Дэннелл.

– Отлично! Ты сейчас со мной на репетицию?

– К сожалению, нет. У меня сегодня куча дел, хотя я просто обожаю твои репетиции.

Он посмотрел мне в глаза.

– Жень, скажи, а Костя…

– Что Костя? – испугалась я.

– Он тебе пишет?

– Нет. Это все в прошлом, Фарик.

– Прости, я вижу, тебе больно… Прости еще раз.

Он ушел.

О, если бы он только знал, как мне больно! Как по ночам я кусаю подушку, чтобы не завыть в голос. Если бы знал, какая ненависть к Вере меня душит… Но когда терпеть уже нет сил, я просматриваю запись, где мой верный Пафнутий бросается на нее. Господи, как он там, мой любимый котище? Костя-то наверняка уже утешился с какой-нибудь девицей, а вот Пафнутий… Хотя что скрывать, по Косте я тоскую не меньше… ладно, раны имеют свойство заживать, рано или поздно… Как-нибудь…

И я занялась делами.

После чудесного концерта мы с Фариком пошли поздравить Дину. При виде нас она вдруг взвизгнула и даже подпрыгнула от радости.

– Ой, ребята, родные мои, Женька, Фарик, вы что, теперь вместе?

– Мы вместе работаем, – ответила я.

– И по-прежнему дружим, – добавил Фарик.

– Я слышала, ты в Метрополитен ставишь Верди?

– Да.

– Я всегда знала, что ты многого добьешься. А с ним, наверное, хорошо работать, а, Жень?

– Лучше просто не бывает!

– Ох, ребята, у меня скоро самолет в Париж, надо уже мчаться, график просто сумасшедший. Какие же вы молодцы, что пришли, хоть я не очень довольна концертом…

– Дина, – Фарик положил руку ей на плечо, – поверь, все было отлично!

– Ты восточный человек, Фарик, правды не скажешь, – засмеялась Дина, расцеловала нас, и на этом встреча однокашников завершилась.

– Женька, я голодный. Имей в виду, я заказал столик в отличном ресторане. Там подают сказочных лобстеров.

– Годится!

В этом ресторане мы раза два-три были с Антоном. И вдруг, войдя туда, я поняла, что мысль о нем уже не причиняет боли. Отболело! Мне стало так легко и хорошо!

– Вина выпьешь?

– Обязательно!

– Ты что это вдруг так повеселела?

– Признала правоту царя Соломона.

Он пристально посмотрел на меня:

– Все проходит, да?

– Господи, Фарик, я тебя обожаю!

Он засмеялся. И вдруг изменился в лице, но тут же постарался скрыть это. Я оглянулась.

И увидела, что в ресторан вошел… мой брат со своей супругой. Меня затошнило.

– Хочешь, уйдем? – предложил Фарик.

– Еще чего! Да плевать я на них хотела!

– Ох, ты и боевая! – Фарик улыбнулся и погладил меня по руке. – Их провели в другой конец зала, – сообщил он. – Ой, кажется, Антон нас заметил. Идет сюда. Держись, подруга!

– Фархад! Господи, Женька! Как я рад!

Он подошел к нам один.

– Женечка, какое счастье, что я тебя встретил! Нам просто необходимо поговорить. Я знаю, что виноват, но…

– Оставь, Антон, – совершенно спокойно ответила я. – Поверь, объяснения только хуже все запутают. Мы теперь существуем раздельно. Ты от этого только выиграл, я рада. И очень довольна жизнью, иными словами, все к лучшему в этом лучшем из миров. Все. Иди, тебя твоя благоверная заждалась. В карете барыня и гневаться изволят.

– То есть ты знать меня не хочешь?

– Пожалуй, не хочу.

– Женя, но это несправедливо. Фархад, скажите ей… Я вовсе не хотел разрыва… Она сама все бросила…

– Простите, Антон, но я не имею права вмешиваться. Это дело семейное.

– Женька, ну прости ты меня, дурака, я знаю, что повел себя по-свински… Ради памяти мамы прости!

– Антон, я давно не держу на тебя зла. Считай, я тебя простила. Но прежнего не вернешь. – Я говорила твердо и совершенно искренне.

– Ну что ж, насильно мил не будешь. А я…

Я так обрадовался, когда тебя увидел… И Верочка тоже. Ладно, не буду вам мешать.

И он ушел, понурив голову. А мне совсем не было его жаль. Я сама себе удивлялась.

– Извини, Фарик, что тебе пришлось присутствовать при семейных разборках. Скажи, тебе не видно, эта шалава не окривела после атаки Пафнутия?

Фархад расхохотался:

– Да, Женька, ты сильна! Даже мне стало его жаль!

– А мне – нет. Он уже большой мальчик. Он даже ни разу не попытался написать мне, как-то объясниться… А увидал в ресторане, да еще и в компании со старым знакомым, очень удобный случай невзначай попросить прощения и облегчить и без того не слишком обремененную душу.