– И правильно, молодец. Но на сей раз это будет наш секрет, мы будем хранить его втроем, ты, я и мисс…

– Хэдли.

– Хэдли. Обещай, что не расскажешь маме, что здесь произошло. Не сейчас. Потом, когда-нибудь, если захочешь. Не надо сегодня портить ей поездку, она очень огорчится, если узнает, что ты чуть не… что ты танцевала степ на подножке поезда.

– Но ведь, – запротестовала Хэдли, – ее мать должна знать, что благодаря вам она…

– Зачем? На войне бывало и не такое. Поверьте, не стоит трубить об этом на всех углах. Обещаешь, Милли? Молчок?

– Рот на замок.

Она подняла руку куклы.

– Бренда тоже поклялась.

Солдат встал, стряхнул остатки снега с кителя, похлопал по брюкам.

– А я тебя ищу! – воскликнул его друг, входя в тамбур.

– Мой друг Стэн, – представил его Арлан. – Он всегда приходит к шапочному разбору.

Приложив палец к губам, он подмигнул Милли. Малышка кивнула, преисполненная сознанием важности своей клятвы.

– Знаешь что? – продолжал Стэн. – Тут в поезде есть парикмахерская. И канцелярия с секретарем. Можешь ехать и диктовать военные мемуары, вот так-то. Одна загвоздка: это секретарь, не секретарша. Но, я вижу, ты…

Тут он заметил разутую ногу Хэдли.

– Я… что? – спросил Арлан и вздохнул в потолок.

Его друг хотел было ответить, но лишь пожал плечами.

– Я усвоил в армии три вещи, – заявил он. – Три золотых правила. Всегда делать пипи перед наступлением. Помалкивать. И есть, когда время есть. Засим откланиваюсь.

Послав другу воздушный поцелуй, он скрылся за дверью тамбура, ведущей в следующий вагон.

– Идем, – сказала Хэдли, подхватив Милли на руки. – Заплетем твою косичку, ишь распустилась, что твоя Вероника Лейк, а я поищу другие туфли.

Она подняла глаза и обратилась к солдату:

– Спасибо. От всего сердца спасибо.

Тот удержал ее за руку. Он улыбался, но светлые глаза были серьезны.

– Вы… что бы вы посоветовали голодному парню, который терпеть не может есть в одиночестве?

– Вы не один, – рассмеялась Хэдли. – С вами ваш друг Стэн.

Он почесал в затылке и поднял бровь.

– Со Стэном мы ели каждый день четыре года. И столько же времени я не сидел за столом с красивой девушкой. Да и просто с девушкой тоже.

Она колебалась, прикусив изнутри щеку.

– Я знаю, – продолжал он с улыбкой, – это большая ответственность. Вы будете той, кто вернет меня к цивилизации.

Хэдли сдалась.

– В четверть девятого? – предложила она. – В ресторане?

– Я буду там в восемь часов четырнадцать минут.

Она кивнула и увела Милли, припадая на босую ногу.

* * *

Арлан, должно быть, пришел задолго до восьми четырнадцати: в стоявшем перед ним стакане с томатным соком оставалась едва ли треть.

Вагон-ресторан был переполнен. Снег оседал белыми плевками на окнах, радио тихонько играло It Had to Be You.

При виде ее солдат радостно замахал рукой. Он сменил рубашку и галстук, но остался в форменной фуражке и поспешил ее снять, когда встал, чтобы отодвинуть перед ней стул. Он, должно быть, успел побывать в парикмахерской, и от него пахло свежим мылом.

– Это платье вам очень идет, – сказал он.

Она тоже переоделась, и он это заметил. Платье было бежевое, бархатное с кружевным воротничком. Она подобрала свои каштановые волосы и оставила на шее нитку жемчуга. Он убрал фуражку, подождал, когда она усядется, и только после этого сел сам. Некоторое время они молча смотрели друг на друга. Хэдли отвернулась к их отражениям в стекле. Даже сидя он был выше ее на голову, да еще с плечами.

– Как там наша юная эквилибристка?

– Я вернула ее матери, умытую и причесанную. Они вышли в Ван-Верте. Мне кажется, Милли уже обо всём забыла. Знаете, я чуть было не выложила всю историю ее…

– Рано или поздно она узнает. Я заказал шампанское.

– Это безумие! Оно ведь…

Она чуть не брякнула «очень дорогое» или «наверняка с черного рынка», но прикусила язык. Он сочтет ее провинциалкой, или скрягой, или пуританкой.

– Я должен вам кое в чём признаться, – начал он торжественно. – Я никогда не пил шампанского, только в кино с Кэри Грантом и Кэтрин Хепберн.

– Я тоже! – рассмеялась Хэдли и сразу почувствовала себя свободнее.

Появился чернокожий официант, весь в белом, с блокнотом и карандашом.

– Что у вас самое вкусное? – спросил его Арлан. – Очень-очень вкусное?

– Для начала советую консоме жюльен, обычно всем нравится, сэр.

– Жюльен?

– Ассорти мелко нарезанных овощей, томленных в бульоне из…

– Недурно. И?..

– И томаты прентан, сэр.

– Прентан? Это тоже по-французски, да?

Официант перевел – весенние – и перешел к описанию вырезки Монтень, форели а-ля меньер, отбивных а-ля Вотель и картофеля на выбор Шатлен, Дюшес или Лионез.

– То есть, – сказал Арлан, – если я возьму Монтень и Лионез, то по-английски буду есть бифштекс с жареной картошкой?

– Именно так, сэр.

– Отлично, давайте бифштекс с картошкой.

Арлан подмигнул официанту. Тот подмигнул в ответ… и тотчас вновь с достоинством выпрямился в своей белоснежной форме. Хэдли выбрала форель. Когда официант, приняв заказ, отошел, они улыбнулись друг другу.

– Мне жаль. Во Франции я не воевал, я был в Бирме. Филе Монтень в джунглях не встречается.

– Вы были там всю войну?

– Большую часть. Меня демобилизуют через два месяца, но дел еще хватает. Я возвращаюсь из увольнительной, меня отпустили на Рождество. Завтра я должен быть в моем полку в Балтиморе. На дне Атлантики еще полно мин и обломков немецких субмарин. Нужна генеральная уборка. Тогда корабли будут наконец ходить спокойно. Может быть. Ну а мы вернемся к роду человеческому. Но расскажите вы, прекрасный представитель рода человеческого. Какому чуду я обязан, что вы сегодня со мной в «Бродвей Лимитед»?

С самого начала Хэдли думала, стоит ли говорить ему, что она танцовщица. Вдруг он сочтет ее пустышкой? Принесли шампанское, и это избавило ее от необходимости отвечать.

– За самую красивую девушку в этом поезде. За выпавшую мне удачу ее встретить. За счастье ужинать с ней вдвоем.

Его взгляд окутал ее, точно теплым одеялом. Она опустила глаза – сердце бухало в груди, как колокол, – и чокнулась с ним. В гомоне разговоров хрусталь звякнул скромным треугольником в симфоническом оркестре.