«Подошли к самым Карпатам и стоим у их подножья… в том самом месте, которое воспевается Пушкиным (Лжедимитрий и Марина). Окрестности прекрасны, воздух чист и свеж. Выпадают дни, когда мы можем немного приотдохнуть».

«Воспевается Пушкиным…» — сказано, пожалуй, слишком с завышением, но прикарпатский уголок в пушкинском «Борисе Годунове» малой и беглой сценкой упомянут:

«Замок воеводы Мнишка в Самборе

Ряд освещенных комнат… Музыка играет польский. Самозванец идёт с Мариною в первой паре. Марина (тихо Димитрию)

Да, ввечеру, в одиннадцать часов, В аллее лип, я завтра у фонтана».

(Эдакое от начала семнадцатого века завлекательное рандеву. А далеко за липами польского парка зреет русская смута, народное испытание, прочувствованное национальным гением. Сколько раз каждым думающим русским прочитана эта знаменательная пушкинская и народная драма, в которой народ, в конечном счёте, устроитель судеб мира, не может устроить собственной судьбы. «Народ безмолвствует». Если сюда добавим пушкинское же — про бунт бессмысленный и беспощадный, то вполне поймём, почему нить отечественной истории, сотканная из покорности и бунта, беспрепятственно тянется через века, словно иные — вне черноты жизни и истории — цветы на неоглядной русской земле-почве не растут…)

Через десять дней пишет: «Будем живы-здоровы, всё с тобою вспомним, поговорим, переживём…» Покамест же… всюду — война, во всём — война, надо всем — война. Правда, вовсе увести от воспоминаний о былом, мирном и она не может; многое, вспоминаясь, отметается или призывается на помощь, чаще всего сравнивается: «Последние 3–4 дня идёт дождь попеременно со снегом: стоим высоко (высота вроде Ошской), холодно и ветрено, но воздух хороший, чувствуются горы, их склоны, синева…»

«Ветрено, ветер, ветры» — сколько раз повторятся эти слова на снесаревских страницах — ветры памирско-ошские, среднеазиатские, каспийские, балтийские, карпатские, беломорские; ветры, в которых пронизывающая стужа гор, обжигающая солёность моря, сырость приболотных низин; ветры, в которых тоска и беспощадная радость перемен, и суровые гулы надвигающихся, редко радостных новых времён; да и сама война — это страшный многоцветный ветер, более всего красный и чёрный…

Через два месяца после начала войны он словно бы мимоходом напишет: «Война — это что-то особенное, она всё меняет, всё освещает под своим углом, всё расценивает и раскладывает по-своему. О ней книги написаны, а ничего ясного не сказано». Эти слова с ещё большим моральным правом истины мог он повторить и в конце войны. А с ним — и миллионы воевавших.

Война и семья — для Снесарева на протяжении нескольких лет главная антитеза. Война — часто гибель, семья — всегда жизнь. Война — близко, семья — далеко. Война — сокрушение и разрушение, семья — милосердие и созидание.

В письме от 11 октября 1914 года, посланном из Дрогобыча, читаем: «Стало у нас несколько спокойнее, больше свободного времени и больше стало тянуть к вам… и понятно, или воевать, или жить дома и получать те радости, что даёт своё гнездо… Только вы далеко, моя золотая четвёрка, я несусь мыслью к вам, и в моём засушенном кровавыми картинами сердце поднимаются забытые тёплые тревога и тоска… Три месяца видеть смерть, кровь, жертвы… это закаляет, делает человека жёстко-спокойным и отучает от тихих грёз мирного времени…»

Но снова обратимся к трудам уже названных военных историков — чего достигла Россия, за пять месяцев успев похоронить у прусских озёр и на прикарпатских холмах отборные силы офицерского корпуса и сотни тысяч солдат — вчерашних крестьян.

После Галича и Львова у офицеров и солдат — дух, как сошлись в том советские историки, наступательный. Командование Юго-западного фронта разработало операцию: в треугольнике между Вислой и Саном разгромить две неприятельские армии четырьмя русскими армиями. Сводной казачьей группе Павлова и Снесарева надлежало переправиться на южный берег Днестра, взять Стрый и вести разведку в направлении Карпатских проходов.

(Продвижение враждебных армий маятниковое: Каменец-Подольск, Стрый, Монастыржеска, местечки у рек Коропец, Гнилая Липа, Золотая Липа — то под русскими, то под австрийцами.) Казачья конница, преследуя отступавших от Миколаева, целилась на Стрый и на Самбор, а далее к перевалу Турки-Ломница. У Гнилой Липы австрийцы попытались остановить русских, но были разбиты, и это свело на нет победу их на севере в Томашовском сражении.

Верховный главнокомандующий великий князь Николай Николаевич предписывает «покончить с австрийцами до подхода с запада германских подкреплений», командующий Юго-западным фронтом Иванов приказывает начать общее наступление и отбросить австрийцев к Висле.

Городокское (Гродекское) сражение, в котором австрийцы нацелились разбить Третью и Восьмую русские армии и вернуть утраченные территории, развернулось в лесисто-холмистой местности. В лесах особенно не навоюешься, особенно большими массами. Потому-то и в документе, и в художественном тексте сплошь и рядом — «поля сражений», но не горы и не леса сражений. Конница и артиллерия находились в плену дорог с их непролазной от больших дождей грязью. Сражение началось 6 сентября 1914 года, когда Девятый русский корпус, двигавшийся на Раву-Русскую, столкнулся с австрийцами. Сводный казачий отряд Павлова выдвигался к Стрыю. Бои у Каменной Горы, у лесистых высот Козий хребет, у Малой Вишни. Стало ясно, что русским противостоит не слабый заслон, прикрывавший отход австрийских армий из Томашова, но мощная группировка. Идут упорные бои по всему, без малого в шестьдесят километров, фронту Восьмой армии. Вскоре австрийские войска отступили с огромными потерями: более 300 тысяч убитыми и пленными. Городокское четырёхдневное сражение, не затихавшее ни на час ни ночью, ни днём, решило исход Галицийской битвы. Сводная казачья группа Павлова и Снесарева вошла в Самбор и через Старое Место была направлена в Карпаты к городку Турка, чтобы захватить перевал, за которым расстилалась Венгерская равнина.

Галицийская битва — с 5 августа по 13 сентября 1914 года — одна из крупнейших стратегических операций. Германия, беспрестанно вынужденная оглядываться на отступающую по галицийским землям Австрию, вынужденная перебросить отборные корпуса из Франции против русских, потерпела поражение в сентябрьском 1914 года сражении на Марне — притоке Сены. Предположение Шлиффена о том, что «судьба Австрии решится не на Буге, а на Сене», оказалось проницательно-верным.

А Галицийская группа Брусилова (Восьмая, Третья и Блокадная армии) готовилась штурмовать Перемышль. Австрийцами была перехвачена радиограмма о скором штурме крепости, и они резко усилили нажим на перевал Ужок. (Коней на переправе, верно, не меняют, но избавляться от собственной бессистемности и безалаберности, от тьмы ошибок, от неумения даже себя пожалеть можно и нужно хоть на мосту, хоть в воде, хоть под водой. Уж эти радиоперехваты! И у Самсонова они в значительной степени подарили победу немцам: все радиоразговоры русских шли открытым текстом, и вся картина русских в Восточной Пруссии была у немцев как на ладони). Начавшийся штурм Перемышля не задался, и пришлось снять блокаду. Непрерывные дожди испортили дороги, надо было ждать.