— Это тот, кто Гришку Кожевенника брал?

— Он самый. Был лучший опер в отделе. Жаль. Такой конец.

— А чего опер из уголовки к цеховикам полез? Там же ОБХСС должны быть.

— Был криминал. Этот Мулявко с помощью бандитов с конкурентами расправлялся.

Поболтав еще для приличия, Емельянов распрощался с прокурорским и отправился в архив. Дело Мулявко нашлось сразу. Оно было недавним, датировалось 1965 годом.

Преступный синдикат насчитывал не один десяток человек и возглавлялся директором мясоконсервного завода Мулявко. За его несметные богатства соратники дали ему кличку Граф Монте-Кристо.

Структура банды была следующей: центр во главе с Мулявко, торговая сеть в каждом районе, куда сбывалась левая продукция, агенты — директора, снабженцы, завмаги, продавцы. Все они были доверенными лицами главаря и все висели на крючке, потому что на каждого был компромат.

Компромат добывали специальные криминальные агенты Мулявко, они же расправлялись с непослушными. В папку на каждого вносились дни и даже часы, когда и от кого персонально принята продукция, в каком количестве, на какую сумму и кому предназначалась. Указывалась фамилия клиента, кого следовало обслужить дорогостоящим и разнообразным ассортиментом.

Спецнаборы упаковывались в картонные вместительные коробки, по графику развозились, ловко и скрытно вручались адресатам. Эти операции фиксировались Мулявко в соответствующих гроссбухах, сюда же вписывались фамилии партийных, советских, хозяйственных чинов, которым наборы предназначались.

Позже у Мулявко обнаружили список обслуживаемых. Там фигурировали руководящие деятели. Было привлечено к уголовной ответственности свыше 30 человек. Из них 25 были взяты под стражу.

Но самым главным был арест Мулявко. Облаву решено было производить на мясоконсервном заводе. И в цеху, где производились консервы, оказался чан с кислотой.

Кроме хозяйственных преступлений, Мулявко фигурировал и в криминальных делах как организатор заказных убийств. С конкурентами и теми, кто пытался помешать строить торговую сеть, Мулявко расправлялся криминальным образом.

Так, к примеру, был застрелен начальник колбасного цеха, отказавшийся производить левую, поддельную продукцию. Несколько сотрудников завода были избиты, а еще один умер от побоев прямо на пороге своего дома. Поэтому в облаве на Мулявко участвовали не только сотрудники ОБХСС, но и уголовный розыск.

Возглавлял операцию лично Грищенко. Он и отправил Стеклова обыскать чан с кислотой, который предварительно не был обезврежен. Произошел страшный взрыв. Затем — пожар на территории завода.

Стеклов был доставлен в больницу в очень тяжелом состоянии. Врачи боролись за его жизнь. Несмотря на трагедию, Мулявко удалось задержать. Сумма ущерба от деятельности его банды была астрономической — 10 миллионов советских рублей! Из этих денег один миллион двести тысяч были потрачены на подарки номенклатурным чиновникам. У самого Графа Монте-Кристо во время обыска изъяли 1,5 миллиона рублей наличными, которые он хранил в собачьей будке.

Мулявко был приговорен к высшей мере наказания — расстрелу. Приговор привели в исполнение. Грищенко уволили с занимаемой должности, а затем оформили как штатного судмедэксперта. Ни осужден, на арестован, ни наказан он не был. Номенклатурная советская система кумовства действовала вовсю.

Холод стал другом. Конечно, не сразу. До этого открытия прошло довольно много страшных часов. В камере Нун прошел все стадии холода — от легкой изморози, покрывающей кожу чуть заметной зябью, до черного, давящего льда, от которого немеют конечности и темнеет в глазах.

Впрочем, так было всего лишь несколько раз, когда весна оборачивалась жестокими ночными заморозками. Тогда мерзли даже те люди, которые уютно спали в теплых квартирах, закутавшись в пуховые одеяла. Что уж было говорить о неотапливаемой камере, состоящей сплошь из пропитанных холодом камней!

В эти страшные ночи, когда даже металлическая койка превращалась в орудие пытки, потому что металл, проступающий сквозь тонкий матрас и рваную простыню, жег, в эти жуткие ночи лежать было нельзя. Анатолий чувствовал ожоги от страшной металлической сетки на всем своем теле. В эти ночи он расхаживал по камере и пытался читать стихи Бродского, те, которые помнил, которые приходили подпольно на тонких, исписанных листках самиздата. Но даже память отказывала ему, но он напрягал ее так требовательно, так мучительно жестоко, что это стимулировало его разум, позволяя жить и оставаться самим собой.

Нун ходил по камере и читал стихи вслух, вспоминая каждую строчку с такой тщательностью, словно от этого зависела его жизнь. И живые, великие строчки стихов гениального поэта пульсировали в воздухе, наполняя его тело новой кровью, а жизнь — новым смыслом. И так ему удавалось пережить эти весенние морозы — самые страшные морозы на земле.

В такие ночи он слышал, как шаги охранника замирали возле двери его камеры. Охранник останавливался и тоже слушал стихи. И это наполняло Анатолия злобным, недостойным творческого человека торжеством — в этом была черная, холодная справедливость, что стихи Бродского звучат именно в этом аду. Нервы были накалены до предела, совсем как натянутая струна, готовая лопнуть от малейшего прикосновения. И он не понимал и сам, что делать — либо зарыдать, либо кричать от восторга во весь голос.

Слишком долгое время он был один, все время один. И только после этих стихов в морозной ночи, только после того, как выкрикивал слова, похожие на всполохи пламени из разверстой сердечной раны, холод стал ему другом. Впервые в жизни к нему пришло осознание, что с холодом можно дружить, потому что холод — не самое страшное в этой жизни.

Несмотря на то что камера была рассчитана на двоих, Нун находился в ней один очень долгое время. Это было странно, потому что тюрьма была переполнена, и он абсолютно не понимал, почему его изолировали от всех остальных.

В первое время о нем как будто совсем забыли. Прошло около недели со дня того странного разговора со следователем, касавшегося и его романа, и попытки сделать из него самого настоящего врага. В первые дни Анатолий очень сильно нервничал и все время репетировал пламенные речи, которые сможет бросить в лицо следователю, отвечая на его вопросы.

Как всегда бывает, самые убедительные, самые яркие, доходчивые и правильные слова пришли к нему только потом. Там, в кабинете следователя, он все-таки растерялся. Страх, неизвестность, отчаяние, обида на жизнь — все это лишило его дара речи. Тем более, что писатель — это не всегда тот человек, которые умеет красочно, красиво говорить.

Писателю проще формулировать свои мысли в виде записанных слов. Как красноречивы писатели на бумаге! Но стоит им попасть в неприятности или странные обстоятельства, и не всегда они сумеют достойно ответить.