Это Алибай произнес вслух, но так тихо, что никто не слышал.

Жетибаев продолжал осматриваться.

Справа в сплошной желтизне песка показался каменистый холм, похожий на прилегшего одногорбого верблюда, который вытянул шею, и неподалеку — холмик поменьше, словно голова, вплотную прижатая к земле.

— Туйе-Тюбе! — торжествующе крикнул Жетибаев.

Он спрыгнул, не останавливая коня, и побежал, выхватив саблю из ножен. В промежутке между холмом и холмиком он сунул саблю в песок, сабля ушла по самый эфес.

Но только на четвертый раз он обнаружил то, что искал.

— Халлыназар! Касым!

Они подошли — оба с саперными лопатками.

— Здесь копайте. Только осторожно, не свалитесь, колодец глубокий… Свалитесь — от такой падали вода протухнет, нельзя будет пить!

Почуяв воду, забеспокоились кони.

Показались черные палки саксаула, уложенные одна к одной. Пасть колодца была укрыта неистлевшей кошмой, а когда Касым и Халлыназар, взявшись с двух концов, оттащили кошму, открылась шахта.

— Сейчас. Потерпите, — уговаривал коней Нуралы.

Халлыназар вытер пилоткой пот со лба.

— Чай пьем… — довольным голосом произнес он.

Сарсенгали презрительно засмеялся.

— Кому что — Халлыназару чай!.. И пьет его не как люди… Отдельно заваривает. Зеленый чай! Что можно сказать о том человеке, которому по вкусу такое пойло? Тьфу…

Халлыназар, не ответив ни слова, тоже сплюнул — прямо под ноги Сарсенгали, и лицо у него стало такое, что Жихарев посчитал нужным вмешаться:

— Сарсенгали! Не твое дело, какой чай пьет Халлыназар. Зеленый, — ну, и что? Я тоже иногда завариваю зеленый.

Пока они там у колодца таскали воду и поили коней, Жетибаев отвел своего начальника в сторону. Тени нигде не было — какая тень в пустыне, — и они растянулись на песке.

Жетибаев загадочно посмотрел на Жихарева.

— Жихар… я знаю, почему ты иногда завариваешь зеленый чай. Помнишь, мы первый раз встретились с тобой у капитана, у Штольца? Я подумал — где я видал тебя раньше?

— Когда раньше?

— До войны. Думал — и вспомнил. Но не говорил. Капитану не говорил, оберсту не говорил, тебе не говорил.

— Чего же теперь?

— Мы пошли на трудное дело. Может быть… Ты обо мне кое-что знаешь. И ты знай — я тоже про тебя…

Жихарев помолчал, а потом невозмутимо, чтобы Жетибаев не вообразил, будто он испугался, спросил:

— Ну, и откуда ты меня знаешь?

— Слушай… Где я раньше был, что делал — не важно. Важно, что я кочевал в юго-восточных Каракумах, был объездчиком на отгонных пастбищах. Там, туркменские колхозы пасут свои отары, верно?

— Ну, верно…

— Один раз весной в Осман-Кую приезжал председатель — башлык его называют туркмены, — и с башлыком вместе русский зоотехник области… Я зоотехника запомнил, хоть они чай не пили у меня, барана для них я не резал. Торопились они, сразу поехали дальше. Я — запомнил, а зоотехник разве запомнит простого объездчика? Там вода для чая вскипела. Ты какой будешь, а, Жихар?..

— Завари зеленый, — усмехнувшись сказал Жихарев.

— Я тоже буду зеленый. Жарко.

Жетибаев отошел и вернулся с двумя чайниками и пиалами.

— Ладно… — сказал ему Жихарев. — Ты думай про себя что хочешь… И я тоже — про себя, молча. Меня сейчас другое беспокоит — не прошлое, а будущее. Слушай, Жетибай, а если кто-то все же…

Жетибаев отрицательно качнул головой:

— Нет. Мой отец знал. Отец Сарсенгали знал — этот колодец он даже сам укрывал когда-то от чужих глаз… Они умерли, но никому не показали эту дорогу и приметы колодцев. Еще были люди, тоже знали, но их всех взял Азраил[17].

— Хорошо. Пусть. Ну, не знают — где. Но знают, что тайные колодцы остались, и могут свободно прикинуть, где мы с тобой выйдем из песков, где нас ждать.

Жетибаев задумался с пиалой в руке.

— Это могут, — согласился он. — Ничего!.. Пусть сколько хотят прикидывают! Если так думать, они станут ждать нас в Дай-Хаттыне. Да… Там. Если хочешь, начальник, один лишний переход, давай пойдем через Шохай-Кудук?

— Я тебе уже говорил и теперь повторю то же самое — что в этих делах должен полагаться на тебя. На кого же еще?.. Но я тебе верю.

— Веришь?

— Тебе назад ходу нет.

— Почему нет? — заулыбался Жетибаев. — Я знаю в песках такие места… Сто лет буду жить, и никто не найдет, никакой энкаведе. Хочешь, и тебе покажу?

— Ну-у… Такая жизнь не для тебя, ты не прикидывайся. Тебе власти побольше хочется, чем у твоего отца было. Мы с тобой хоть пуда соли не съели, но я тебя понял.

— А казахи соли совсем мало едят! Но ты прав. Я потому пошел к германам. Потому я здесь. Я мог бы в зондеркоманду… Или в лагерную охрану. Но я выбрал самое опасное. Больше опасности — больше почета потом, когда войне будет конец.

— Да… Вон они как прут на Кавказе и под Сталинград подкатываются. А может быть… Однако нам до всего до этого дела нет. У нас свои заботы. Значит, через Шохай-Кудук?

Напоенные кони повеселели.

Надо было снова укрыть колодец. Кто знает — если все обойдется благополучно, он может понадобиться и на обратном пути… Нуралы и Сарсенгали распластали старую кошму на саксауловых палках, засыпали песком и принялись разравнивать песок попоной, снятой с лошади.

X

Шохай-Кудук — это был небольшой колодец.

Деревянная колода совсем рассохлась с тех пор, как ее наполняли в последний раз. Неподалеку стояли мазанки, обычно пустовавшие летом и сейчас — ранней осенью.

Здесь никого не было.

Только в проеме окна сидел большой домашний кот — дымчатый и полосатый, под стать диким, и старательно умывался. Но что-то заставило его насторожиться. Кот спрыгнул, побежал на согнутых лапах и укрылся под колодой.

А вокруг лежали те же безмолвные пески.

И все же кот не случайно кинулся в безопасное место.

Он различил, очевидно, подозрительный запах или звук — не мог же он увидеть того, кто в сильный бинокль рассматривал Шохай-Кудук из укрытия на вершине соседнего бархана.

В бинокль хорошо были видны и все четыре мазанки, и колодец, и кот — как он высовывал из-под колоды усатую морду, но от природной недоверчивости тут же прятался.

Тот, кто держал бинокль у глаз, особенно пристально рассматривал песок. После того как чабаны весной откочевали отсюда, много раз были ветры. А новых следов не было. И возле колодца, и возле жилых помещений узоры песка оставались нетронутыми.

Шеген убрал от глаз бинокль и спустился вниз — к Досымжану, который ожидал его возле подошвы бархана с лошадьми.

— Пусто. Никого там нет, кроме жирного кота. И, похоже, никто не проходил…

— Я боюсь, — признался Досымжан, видно, это его мучило,