Дальше все произошло как-то само по себе. Парень просто с фантастической скоростью бросился к ближайшему дереву и мгновенно вскарабкался на недосягаемую для зверя высоту. Брюки и куртка при этом у него превратились буквально в лохмотья. Кожа на локтях и коленях была ободрана до крови о грубую древесную кору, а на штанах проступило большое мокрое пятно.

Зверь тут же кинулся за Подклетовым и попытался тоже взобраться наверх, но не удержался и прямо на громадных когтях скатился вниз. Он попробовал проделать то же самое еще пару раз, но у него опять ничего не получилось. От неудачи хищник ужасно рассвирепел, встал на задние лапы и, страшно рыча от бессилия, начал рвать когтями непослушную древесную кору. Но у Подклетова уже подсознательно стукнуло в голове, что он остался в живых и льву до него не добраться ни за что. От охватившей его радости и сильного возбуждения он дико и громко закричал:

— Ах-ха-ха-ха! Врешь, не возьмешь, гад, Подклетова, не возьмет!. Ha-ко вот, выкуси, кошатина лохматая! Черта с два тебе, а не ужин, дикая рожа! Не на того напала, поганая хищная тварь. Мы еще поживем, поживем и хлебушек белый пожуем, — а сам продолжал при этом взбираться все выше и выше…

Стволы у деревьев начали темнеть, а тени постепенно размываться, когда доктор Гонзаго с Валерием Ивановичем Шумиловым вышли, наконец-то, на улицу. Было видно, что оба находились в приподнятом расположении духа. Не успели они сделать и нескольких шагов по направлению к бульвару, как к ним тут же подлетел черный пудель Роберто и, радостно потявкав, улегся прямо у ног хозяина.

Шумилов не удержался, и, наклонившись, дружелюбно потрепал собаку по спине.

— А-а-а, какой хороший пес, какой красивый и умный пес. Ну, давай, давай будем знакомиться…

— Но вообще-то должен заметить, Валерий Иванович, — проговорил Гонзаго, — что вы с ним уже давно, правда, заочно знакомы.

Шумилов, поправив рукой очки, непонимающе поднял голову.

— Не совсем понимаю вас, доктор. Когда же это могло случиться, если я увидел его лишь только сегодня? И никогда раньше видеть не мог. Ну, во всяком случае припомнить сейчас не могу… Ох, доктор, вы меня опять начинаете интриговать.

— Интриговать? Ну что вы, ни в коем разе, — шутливо отпарировал Гонзаго. — А вы вспомните трость мессира. Как она выглядела. Я имею в виду ее верхнюю часть, набалдашник. Ну, вспомнили? Тогда вам все сразу же станет ясным и понятным.

— Ну, конечно же, помню. Как не помнить! Она хорошо была описана еще у Михаила Афанасьевича Булгакова. Откровенно говоря, тогда, в прошлый раз при встрече с вашим шефом, именно она и натолкнула меня на догадку, на правильную мысль, кто он такой на самом деле… Так вы хотите сказать, что вот этот самый пудель… Роберто и является… прообразом того… набалдашника в виде головы пуделя на трости мессира?

— Скажу вам по секрету, что вы совершенно правы. Все так и есть, — хитро сверкнув глазами, подтвердил Гонзаго. — Этот самый и никто другой.

— Ах, вот оно что! — удивленно и задумчиво проговорил Шумилов. — Скажите, пожалуйста, и кто бы мог подумать, что это именно он… Ну, уж тогда и тем более приятно собственноручно прикоснуться… если можно так выразиться… к ожившему мифу. — И он долгим и пристальным взглядом остановился на собаке, рассматривая ее, а затем снова погладил Роберто… — А, кстати говоря, где вы, доктор, остановились?

— Да здесь недалеко, вы, наверное, знаете. В отеле «Медвежий угол».

— Да, конечно же, — кивнул головой Шумилов. И, немного помедлив и хитро улыбнувшись, добавил: — Наверное, в номере с окончанием на тринадцать или шестьдесят шесть?

— Хотелось бы, уважаемый Валерий Иванович, — вздохнув, вполне серьезно ответил ему Гонзаго, — но оказалось, что таких номеров в этом вашем отеле вообще почему-то не нашлось… Поэтому вот и пришлось выбрать комнату с номером триста три…

Но настало время нам оставить посланца главы могущественного ведомства, который называл себя доктором Гонзаго, и Валерия Ивановича Шумилова, которые, беседуя, в сопровождении пуделя направились в сторону волжской набережной, и удовлетворить вполне законный вопрос читателя: «А что же все-таки стало с тем самым злым и нехорошим человеком Федором Подклетовым, который имел такое страстное желание обменять подвернувшуюся под руки собаку на несколько банок или бутылок пива? Чем же закончилась эта неожиданная по своей развязке история?»

И надо признать, что подобный вопрос читателя вполне закономерен. И чтобы ответить на него, нам надо перенестись на короткое время вперед, на следующий день, во двор небольшого трехэтажного дома, который находится рядом, буквально через забор с бывшим садом ДКА, где и произошли те самые события.

А что за странное такое название, что за такая непонятная аббревиатура ДКА, и как же эти буквы расшифровываются, спросите вы? Да все очень просто. Дом офицеров, владевший этим садом, когда-то назывался Домом Красной Армии, по первым буквам сокращенно — ДКА, а сад именовался соответственно садом ДКА, в устном обиходе произносившийся всего двумя раздельными слогами с одинаковым ударением — «де ка». И даже когда Дом Красной Армии переименовали в Дом офицеров, старое, уважительное название сада так и сохранилось за ним в народе. В этом саду в самом начале его существования, как вы понимаете, был особый, специфический контингент отдыхающих: военные самых разных званий и родов войск и дамы, с очень большой симпатией относящиеся к этим военным. В общем публика была довольно солидной. Но со временем, как часто бывает, все это нарушилось, а нарушившись, пришло в запустение и быльем поросло…

Майское солнце уже запрыгнуло на подоконник окна во втором этаже, где лежал и блаженно жмурился под его лучами старый ленивый кот, когда во двор дома из подъезда вышла согнутая старушка с палочкой и направилась к лавочке, находившейся буквально в десяти метрах от дома, между кустом сирени и большой развесистой березой. На голове у нее была большая панама белого цвета. Старушка, опираясь на коричневую палку с черным резиновым наконечником, проковыляла через маленький дворик и, подойдя к лавочке, близоруко прищурилась и проговорила:

— Извиняюсь, но сразу и не признаю, кто тут такой сидит. Анна Матвеевна, да?

— Здравствуйте, Анастасия Алексеевна. Нет, это не Анна Матвеевна, а Валентина Петровна, — ответила другая старушка, поправляя на голове цветастый платок.

— Ой, — заулыбалась старушка в панаме, — прошу прощения, Валентина Петровна, очки вот дома забыла, а без очков ну не вижу ничего. Простите, миленькая, что перепутала вас.

— Ничего, ничего, — размеренно проговорила старушка в платке, — я и сама-то сначала думала, что это не вы, а Нина Михайловна идет. Ну вы знаете ее, с третьего этажа. Богданова Нина Михайловна, что на «Маяке» буфетчицей работала.

— Ну как же, миленькая, не знать Нину Михайловну-то. Но, только вот… по-моему, она всю жизнь в аптеке провизором проработала. Мне так кажется почему-то…

— Нет, ну что вы, Анастасия Алексеевна, она точно в буфете на «Красном Маяке» работала, уж мне ли не знать, и за растрату ее один раз даже чуть было не посадили… А вот свояченица ее, Шура Кошурина, как вы и сказали, та уж точно в аптеке полы намывала…