Я хочу достать его. Я бегу. Я тянусь. Но у меня ничего не выходит. Я знаю: когда-нибудь у меня это получится. Тогда изменится все. Но сейчас не время. Я почувствую, когда придет пора.

Тишина и пустота. Я даже не помню, как пришла баба Катя. Я не помню, что было на следующий день. Я не помню, как появился папа: расстроенный и серый. Все, что я помню, – это утренний иней. Как зимой! Все в инее. Все белое-белое. И холодное. Больше ничего. Но это хорошо. Потому что я не хочу помнить ничего другого. Правда. Я чувствую пустоту. А еще я чувствую, что что-то вот-вот изменится.

Тот звонок выбил меня из колеи. Только-только в себя приходить начал и тут – на тебе, посреди ночи! Ну за что мне все это? За что? Я и рад был, когда Константина в деревню отправил. Ни тебе мороки, ни тебе забот. Хочет возиться с ним Надежда Владимировна – ей и карты в руки. Мне-то и боли головной меньше в разы. Полгода прошло с тех пор – и тут на тебе, звонок этот проклятый.

Сначала не поверил. Думал, шутка чья-то идиотская. Да кому шутить-то так хочется? На следующий день, понятно, отгул на работе взял, за город поехал. Взял машину и покатился. В никуда. Куда глаза глядят. Лишь бы подальше ото всех. Видеть никого не хочу!

Поначалу на взводе, само-собой. А как первую сотню проехал, так и понял. Это же мне теперь с сыном возиться: интернат искать ему, что-то там еще делать. Нет, с ним здорово после работы выговориться. Отдохнуть, в хоккей поиграть, в конце-то концов. Но днем-то что с ним делать? Не на работу же брать с собой.

И Сергея нет. Позавчера улетел в Хельсинки. Я даже провожать не стал. Не оправдал ты доверия отца, сын! Я на тебя так рассчитывал!

Только сейчас я понял по-настоящему, что произошло. Аж пот прошиб. Остановиться пришлось, чтобы отдышаться. Твою мать, испариной покрылся!

В детстве мечта была: кабриолет. Обязательно американский, обязательно громадный и обязательно красный. Потом повзрослел, из головы дурь, понятно, вышла, машину нормальную взял. А вот сейчас пожалел. Откинул спинку и долго так на обшивку пялился. А так бы открыл верх и в небо смотрел.

Никогда еще так тоскливо не было. Даже когда Юля умерла. Растерянность какая-то, страх. Но не тоска. Тогда-то я еще не был один. Я думал, что у меня Серега есть. В деревню к Надежде Владимировне сгонял, там до меня людям тоже не все равно. Вон, даже Костик мне радовался. А теперь? Теперь я один. Совсем один.

А еще Фирсов этот, мудак. Чего я не разглядел вовремя, что он с Люмером этим снюхался? Я ему услугу-то оказал: Сергеева убрал. Думал, выскочке этому подставу делаю. Оказалось – сам себе. Правильно, этот мудак к Люмеру бегом сразу же. Мол, не умеет директор с людьми работать. Вот и молодой сотрудник облажался. Фирме чуть миллионные убытки не принес. А все могло быть иначе. Кадры воспитывать надо. Взращивать! Это промах директора, что людей толковых нет.

Понятное дело, про сына припомнил: мол, родню устраивал на работу. Все белье, сука, перетряхнул. Добился своего. Теперь вот место мое занял. Козел он! Я доверял ему, а он.

Завтра в Красноярск. А сегодня. Дашка тоже обломала. Я не в ее вкусе, видите ли! И вообще, замужем она. Знаем мы вас. Поняла, что место подо мной горит. Что тогда со мной возиться? Если покатился вниз, уже не остановишься. Знает она и это. Для нее я – бесперспективный. Я – бесперспективный. Отчаяние! Страх! Пустота и одиночество!

Боже мой, как мне нужен хоть кто-то! Мне так надо кому-то выговориться!

Меньше всего на свете хотел я этого звонка. Как раз под вечер, когда отцу кого-то погрузить охота. Еще трубу думал не брать. Смотрел на телефон, а он все гудел и гудел. Стряслось у отца, может, что-то? Если хотел бы просто поговорить, так не терзал бы телефон.

Сначала не понял ни фига: «Я один, я остался один. У меня нет теперь никого». Блин, отец, нормально объясни, что ты от меня хочешь! Кое-как вытащил из него несколько слов.

Бабки больше нет. Что-то произошло там, в деревне. Первым делом, конечно, бросить все хотел.

Сорваться в Красноярск. Потом, конечно, дошло: я – тут, они – там. И что я сделаю? Работу брошу? Так не поймут финны: первый день на работе и тут же какие-то проблемы. Тут же домой летит. Такими темпами я кубарем полечу отсюда. И потом, чем я помогу? Деньгами? Туго у меня, отец, с ними. Я пока не директор. Организовать что-то? Но что? Я там никого и не знаю, кроме лешего этого Михалыча. Что? Оба разбились? Тем более от меня проку не будет. Постоять типа рядом с могилой? Это можно и позже сделать. Как окно появится.

Долго-долго объяснял я отцу все эти вещи. Бесполезно. Знай себе, бормочет: «Я один, мне помощь нужна, поддержка. Мне нужен кто-то. Фирсов, козел!»

А я что, не один? Думаешь, помощь мне не нужна? Еще как нужна. А Фирсов у тебя всегда козел. И это еще не повод меня срывать. Или не Фирсов? Или Сергеев? Да какая разница! У тебя все козлы.

Короче, час, наверное, мы с ним так разговаривали. Я ему одно, он и не слушает меня. Ну как тебе еще объяснить, что не приеду я? Батарея у него по ходу разрядилась. Или деньги на счету закончились. Оборвался, короче, разговор. И не звонит больше. Ну и ладно. Признаться, новость ошарашила. Потом весь вечер тупо с канала на канал переключался по телику. Да что же происходит такое, мать вашу? А потом я заснул. Мне приснилось, что я в бане, пялюсь на голого Михалыча. Тьфу ты черт!

Папу я не сразу узнал. Мой папа был грозный. Всегда аккуратно причесан и выбрит. Этот – растрепанный, небритый, растерянный и старый. Нет, он не похож на Михалыча. Михалыч старый потому, что ему много лет. Папа же просто старый: уставший, растерянный и напуганный. Мне стало жаль его. Он не смог победить свои обряды. А еще он остался один. Наверное, поэтому он стал таким… слабым. Раньше у него была мама. Теперь у него нет никого. Даже Оранжевого Мячика.

Я тоже один. Но теперь у меня есть баба Катя. А папа один. Совсем один.

Папа с бабой Катей о чем-то долго разговаривают. О чем? Папа жалуется. Ему плохо. Но он сильный. Он не должен жаловаться. Он должен кричать и размахивать руками. Как это было, когда он был с мамой. Он должен ругать нехорошими словами Фирсова, Сергеева и мистера-дристера. Но он не кричит. Он плачет. Как я, когда меня сильно обижают. Получается, они обидели папу. Но как? Как у них это получилось? Я долго смотрю на него. Я ничего не понимаю. Совсем. Я хочу разобраться, что происходит. Потом я устаю.

Я встаю и выхожу на улицу.

Уж так жаль его стало! Тяжело ему одному-то. Сколько всего навалилось! Сын поперву, жена, потом другой сын. Теперь вот Надежда с Михалычем. Как же тут переживешь такое? Еще и на работе беда какая-то. Уж не поняла толком, в общем, теряет он место свое. Нехорошо это, поди ты сейчас работу найди. Вон у нас либо к фермеру за копейки иди, либо в огороде копайся.