— Спой мне, Ли, — бросил он через плечо.

— О Су, я только что выпила кофе. Утри пока нос всяким Гершвинам.

— Как-как? Играть? — приложил он ладонь к уху. — Нет уж, твой выход. Ублажи старого еврея.

Ли закатила глаза и, не вставая, пропела его «Новую джерсийскую луну», следуя всем банальным переживаниям и иссушающим ухо ритмам, только добавила ирландскую дрожь и придыхание гласных. Наконец бриллиант подскочил вверх в конце клавиатуры, Су поклонился, подергал плечами и со всей возможной серьезностью произнес:

— Никто не поет ее лучше. Она написана для тебя. Я ее сочинил. Но она твоя. Ради потомства ты обязана ее записать.

— Конечно, Су, конечно.

— Вот и славно. Что вам сыграть еще?

— Сегодня с нами поп-сенсация года, — ответил за всех Лео. — Айсис, спой. А Су подыграет.

— Нет, нет, я стесняюсь. Только не перед Ли.

Звезда удостоила ее ледяной улыбки.

— Ну же, пожалуйста, я вас прошу. И Джон тоже.

— Господи, это похоже на школьное прослушивание. Вы помните что-нибудь, что написано после моего рождения?

Все засмеялись, а Су громче всех.

— Он играет абсолютно все, если только это не одна вещь, которая звучит совершенно по-разному. — Лео разлил арманьяк.

— Вы знаете «Дельта леди»? Это любимая мелодия моей мамы.

Из невероятной мешанины звуков застенчиво проступил узнаваемый мотив. Айсис ухватилась за него обеими руками и понеслась вперед. Хриплый и мощный голос подавил рояль, и Су, форсируя звук, вжал педаль в пол. Айсис закончила за два такта до него. Комната отозвалась эхом. Девушка немного помедлила, подошла к роялю и, задержав руку Су, исполнила а капелла «Дрозда» — чисто, звонко и душераздирающе грустно.

Джон вспомнил университет: зубрежку по вечерам, открытое летом окно, вливающиеся в комнату звуки улицы. Такие уникальные метаморфозы творят только поп-музыка, запах капусты и натертых полов, когда мгновения памяти летят, как мотыльки на огонь. Он ясно увидел раскиданные на столе книги, незастланную постель и вытертый коврик у двери. Каким убогим он был и какое счастье вспоминать о своем прежнем убожестве.

Айсис закончила. Все захлопали. Девушка села и посмотрела на Ли.

Звезда поднялась и подошла к роялю. Работа кончилась, начиналось личное.

— «Моего любимого», и покончим с этой слащавостью.

Дуэль как дуэль — не хуже другой, когда сражаются на рапирах или ядерных бомбах. Настоящий огненный шторм. Ли выпарила комнату, разложила на атомы. У нее была такая способность — особая кнопка, и она на нее нажала. Она проделывала это всю свою жизнь — была такой рождена. Обладала в индустрии развлечений прекраснейшим телом и теперь демонстрировала его в полной мере. А «Мой любимый» — не просто песня, не обычный проникновенный ритм или вызывающий счастливые воспоминания трюк. Мелодия грязна и убийственна и была нацелена в Джона. Песнь, обладающая подлинной властью над мужчиной. Она давала ему отправную точку — по-настоящему профессиональный хит. Позже Джон осознал: против подобной атаки не придумано защиты — не спасет даже глухота. Если речь идет о человеке, который может апеллировать к Джорджу и Ире Гершвин или запросто, как вздохнуть, пристукнуть бердышом Коула Портера[49], надо признать, что дело пропащее. С профессиональными убойными хитами не шутят. В Ли было нечто такое, что могло превратить спортивные стадионы в нюрнбергские митинги. Или, шумнув на полмиллиона народу, сбить всех в мусс. Что же говорить об одном, склонном к меланхолии, неоромантическом поэте? Ни малейшей надежды. Он стал историей. И вместе с ним пострадала Айсис. Случайная жертва. Разорвало на куски тем же самым взрывом. Никто не стал аплодировать, только разинули рты. Великолепно. Пугающе.

— Что, милашка, знаешь еще какой-нибудь мотивчик?

Айсис спела «Лох Ломонд». Хороший выбор. Детская, безыскусная, непритязательная песенка — белый флаг. Ли ответила примерно такой же, чтобы показать, что не держит обиды. И так в очередь — бередили чувства, играли воспоминаниями, надеждами, привязанностями, потому что могли и потому что хотели покрасоваться.

За французским окном в пьянящем саду прислуга пила пиво и молча внимала пению. Мерцали огоньки Сен-Тропеза, в бухте ныряли в волнах яхты. Огромная луна совершала привычный пируэт — довольная, что плыла не над Нью-Джерси.

Женщины склонились над роялем, сочные, уверенные, раскрепощенные. Затем Айсис запела «После целой кварты бренди этой ночью я не сплю» и совершила ошибку. В обычных обстоятельствах девушка так бы не поступила — по-воровски. Песня считалась из репертуара Ли. Но было поздно, она немного разволновалась, не подумала, не огляделась. «На взводе, сумасшедшая вроде». Ли расплылась широкой кошачьей улыбкой и поддала огня. Взвилась ввысь, легкая, как перо, и резкая, как раскрывающийся на сильном полутакте пружинный нож. «Да, он глупец, но милый, и в этом его сила». Они продолжали вместе, и их голоса прекрасно подходили друг другу: грубый и утонченный, высокий и низкий, естественный и поставленный. «На нем облегающие брюки, а мне томления муки».

Лицом к лицу, разделяя дыхание и ритм. На последней ноте Ли наклонилась и поцеловала Айсис в губы — полновесным, неспешным, обжигающим поцелуем.

«Раздразнил, утомил и любовью напоил».

Вертолет поднялся с лужайки. Лео, Айсис, оливковые деревья и магнолии — все дружно махали им снизу. Ли взяла Джона за руку.

— Как я это все ненавижу.

Джон ненавидел еще сильнее. Ненавидел так, что земля уплывала из-под ног. Нелепый дворец и маленькая гостевая хижина скрылись из виду. Джон вспомнил их кровать, перекрученные, влажные простыни, застоявшийся запах ночи, сборы и хождения в поисках недостающей половины вещей. Последнее купание, последняя груша, последний акт любви. Раздача чаевых прислуге, прощание и непривычный вес нового, наполненного приобретенной одеждой чемодана. Он стиснул ладонь Ли и наблюдал, как вдали, будто кредиты, растворялось побережье.

В Лондон они летели в молчании. Ли читала журналы и дремала. Вопросы застряли у Джона в горле, а небо тем временем превращалось из голубого в белесое. В Лондоне, как обычно, было холодно и влажно. А в других отношениях город не показался Джону домом. Они быстро покончили с таможней. Теперь Ли казалась такой же далекой, как Средиземное море. Южная любовь была ее подарком — счет продолжал расти в ее пользу. Джон покатил багаж из таможни.

— Надень очки.

— Зачем?

— Делай, что говорят.

Проход через электрические двери был подобен появлению на сцене. Многочисленные индийские родственники тревожились, что какую-то мамашу не пропустит иммиграционная служба. Водители размахивали плакатами в надежде отыскать потерявшихся бизнесменов. Супруги успокаивали разнервничавшихся детей, которые ждали отцов. Беспокойные подружки в коротких юбках и гостеприимные переселенцы, высматривавшие давно позабытых отправителей рождественских открыток. Монахини и снимающие клиентов гомосексуалисты. Добывающие заблудших юнцов потрепанные проститутки. И общающиеся с испуганными ворами невозмутимые полицейские. Этот двадцатифутовый помост сдерживаемыми чувствами богаче любого другого места в мире. Маленькие взрывы радости и потоки слез, как чьи-то отверзшиеся копи.