— Ли, Ли, сюда! К нам! Улыбнись! Джон, приятель, поближе, поцелуй ее! — Четверо фотографов, спотыкаясь и перешагивая через чемоданы и тележки, протолкались сквозь толпу. — Ли, хорошо провела время? Всего один снимок!

Ждущая за ограждением своей реплики труппа колыхнулась — жадные до знаменитостей люди вытянули шеи. Ли Монтана! Это же Ли Монтана! Мимолетная любовь, алчность, вожделение и подлинный долг — пусть кто угодно возится с багажом, но это важнее. Человек ухватился за ручки тележки — им оказался Хеймд.

Большой «мерседес» влился в неспешно ползущую в сторону Лондона транспортную кишку. Джон наклонился и попытался поцеловать Ли. Она чуть повернулась и оттолкнула его.

— Тебя высадить у дома?

— Ли!

— У меня обед с киношниками. Приехали из Лос-Анджелеса. Позвони через неделю. Остановлюсь в «Конноте». Хеймд, можем сначала заехать к Джону?

— Хорошо.

Теперь каждый смотрел в свое окно.

Хеймд поставил багаж на тротуар.

— Ли, я хотел сказать…

— Не надо. Ненавижу прощаний. — Ли чмокнула Джона в щеку. — Позвони мне в «Коннот», как-нибудь пообедаем. Ну-ну, не кисни, все было хорошо. Когда-нибудь повторим. Бывай.

Дес был в холле.

— Привет, малыш! Надо же, кто к нам вернулся! Сладкий горошек, смуглый, как кофейное зернышко. Хорошо провел время? А она не завернет к нам на чашечку чая? Для тебя есть сообщения. Мама три раза звонила, сказала: от тебя скоро три месяца никаких вестей. Из магазина как-то звонили, Клив, миссис Пейшнз и еще твой издатель. Хочешь поужинаем? Не провансаль. Всего лишь холодное мясо с овощами, но можно добавить чесноку.

Джон открыл дверь в свою комнату и щелкнул выключателем. Помещение ответило взглядом спрятанного и перепрятанного заложника. Все было, как прежде, — знакомая атмосфера, словно вторым вдохом он втянул все ту же порцию воздуха. Отчаяние наедине с собой, согбенная жизнь, одиночество без перемен. Джон не спеша распаковал чемодан и разложил на кровати пеструю мешанину недавнего счастья: полотняные брюки с маленькой отметиной на колене и пять ярких рубашек. Положил на ткань ладонь и ощутил призрачное тепло, запах сигарет и духов Ли. В этой комнате его ждали слезы и не сомневались, что хозяин вернется. Убеги хоть на край земли, мы все равно здесь. Настанет час, и мы воссоединимся. Эти слезы куплены и оплачены. Джон промокнул тоску и отчаяние грубой ватой мансарды и лег на кровать. Круг замкнулся — он дома. Идти некуда, общаться не с кем.

Стук в дверь.

— Джон, ты проснулся? Тебе звонят.

Он вскочил на ноги и, испытав приступ головокружения, потер саднящие глаза.

— Да, да… Сколько времени?

Оказалось, уже поздно — одиннадцать. Джон сбежал по лестнице через две ступени и очутился в холле.

Трубка лежала рядом. Самый захватывающий дух романтический образ конца двадцатого века: покосившийся, обнаженный, без трубки, телефон. Джон прижался ухом к пластмассе и облокотился о стену.

— Слушаю.

— Вернулся? — проговорил Клив.

Потребовалось невероятно много времени, чтобы отыскать вход в больницу. Джон аккуратно следовал указателям, но таблички сами путались и не имели смысла направления. Сообщали бог знает что, противоречили и превращались в нечто иное. «Хорнчерч» обернулся «Уэбстером», который решил изменить свою суть и переиначился в «Кардиологию». Та, в свою очередь, обернулась часовней, которая стала «Сулливаном», тот «Урологией», потом «Гинекологией» и в итоге «Дневным стационаром». Наконец вслед за креслом на колесах Джон попал в травматологию.

Здесь стоял запах пива, блевотины и дезинфекции. Поперек лавки лежал бродяга и дергал головой. На одной бесконечной ноте плакал ребенок. Лицо матери побелело от страха. Она держала на руках другого — притихшего, с поврежденной ножкой. У стен люди нежно поглаживали части собственных тел: кто кисть, кто ногу, кто налившийся кровью глаз. Плачущую девчушку в спущенных чулках обнимал ежащийся в тонкой серебристой майке приятель и повторял: «Все будет хорошо. Вот увидишь, все будет хорошо». Но хорошо не получалось. Рыжеволосая кроха скрючилась, сипела, как скороварка, и время от времени слабо совала в рот антиастматический ингалятор. Еще один пьяница выл и буянил. Охранник прислонился спиной к стене. Кофеварка плевалась черной слизью.

Джон занял очередь. Перед ним стоял мужчина в клубном пиджаке с сыном на руках. Мальчик горел от страха и температуры.

— Очень высокая, — сообщил мужчина регистратору. — Только что поднялась. — В своем наряде он выглядел здесь нелепо. — Все случилось так внезапно. Уж не менингит ли? — Голос дрожал от страха. Он еле выговорил жуткое слово. Сестра записала фамилию.

— Тимми. Тим. Это мать называет его Тимми. А так он Тимоти.

Возраст, адрес, аллергия. Страх нарастал. Но мужчина старался оставаться отцом, каким всегда обещал быть — отцом, который способен уладить любую неприятность. Джон смотрел в его поникший затылок и почти слышал, как он истово, отчаянно молился.

Только не сына! Господи возьми все, что угодно, но только не его. Я помню, как он родился. Как я любил его мать. Я мог объять руками жизнь и поклялся поколениями, которые привели нас к этому мальчику, что буду всегда ему отцом — пообещал поддерживать до гробовой доски. Поймите, это мой час. Им оплачены все грубости, несправедливости, измены, заносчивость, невнимательность, ехидности, поэтому я должен его спасти. Защитить от опасности. Я обещал стоять в дверях, караулить мост и этой рукой поймать, когда он начнет падать. Грудью встречать темноту — развеивать кулаками, силой, умением, деньгами, своим положением. Бороться со всем, что способно ему повредить. Таков договор. Договор на право называться отцом. А хворь в сумерках за моей спиной пробралась к нему в кроватку, пока я брился. Мне нужно было сторожить рядом — со своим громким голосом, пером, адвокатами и кредитными карточками. Не допустить эту хворь к малышу.

Сестра впервые подняла на него глаза.

— Присаживайтесь. Кто-нибудь скоро придет. — Она погладила мальчика по руке. — Молодец, Тимми. — Регистраторша назвала его, как мать. — Мы тебе поможем.

Мужчина сел с таким видом, словно поставил на карту все свое состояние и тут же проиграл.

— Слушаю? — Сестра повернулась к Джону. Он начал объяснять. — Подождите, — прервала она. — Вы не туда попали. Вам надо в «Салливан». Следите за указателями.

В маленькой палате стояло шесть кроватей. В самом дальнем конце у окна бок о бок сидели Клив и Петра.

— Извини. Я заблудился. Что случилось?

Петра устало поднялась. Вокруг ее глаз багровели круги.

— Передозировка.

Дороти лежала на кровати с закрытыми глазами и разинутым ртом, по подушке рассыпались сальные волосы. Она казалась мертвой. И только действующая капельница подразумевала жизнь.