Жадно вглядываюсь в детские черты, пытаясь увидеть… Что? Знакомое что-то? Да?

Клубничка разворачивается, обнимает горошинку, подхватывает ее на руки.

Я смотрю, взгляд оторвать не могу. Только что-то двоится, что ли?

Удивленно смаргиваю влагу, охреневая от происходящего и от своей реакции.

Пока Клубничка несет мою дочь. Мою. Дочь…

Пока она несет ее к воротам, я не дышу. Просто не дышу.

Смотрю, пытаясь навсегда этот момент в памяти запечатлеть.

Моя женщина идет ко мне с моим ребенком на руках.

Невозможно передать словами ощущения. Нет таких слов. Просто нет. Не придумали.

— Мама, а это кто? — детский голос, удивлённый такой.

Клубничка спускает дочку с рук, и та, любопытным котенком, топает ко мне. Маленькая, кругленькая в этой куртке, смешная в полосатой шапочке и шарфике.

Только глаза видно и щеки розовые от бега.

Я присаживаюсь перед ней на корточки, словно ноги подламливаются, не держат. И смотрю. Жадно смотрю, в упор.

— Привет, Соня, — голос у меня хриплый, разбойный… Испугаю сейчас ребенка.

Страшилище чертово. Идиот…

— Драстуйте, — спокойно, с достоинством и тщательным проговариванием «р», отвечает она, потом косится на маму, — а вы кто?

— Это твой папа, Соня, — совершенно спокойно и даже как-то буднично говорит Клубничка, в очередной раз утверждая меня во мнении, что женщины — гораздо жестче и бесчувственнее мужчин. Во многих ситуациях.

По крайней мере, убивают они, не моргнув глазом. И сразу наповал.

— Папа, папа! Еще хочу! Еще!

Я смотрю, как здоровенный мужик послушно наклоняется к разноцветной кнопке, тянущей к нему ручки, мягко подхватывает ее, осторожно пристраивает на широченное плечо.

Поднимается на ноги и кружится по асфальту, аккуратно придерживая свою наездницу, чтоб не свалилась от переизбытка чувств.

Кнопка радостно визжит, ерзает, не ощущая никаких неудобств от того, что неожиданно стала на два метра выше ростом.

Никакой боязни высоты.

Папина дочка.

А я смотрю на то, как они кружатся по скверу, такие совершенно не похожие друг на друга, и в то же время чем-то неуловимо одинаковые.

Одинаковые настолько, что прохожие с улыбкой косятся на веселую парочку, и у многих явно повышается настроение.

Я смотрю и думаю о том, что иногда спонтанные решения — самые лучшие.

Я не собиралась знакомить Зубова с дочерью. По крайней мере, сегодня точно не собиралась.

Но, неожиданно и неконтролируемо дико разозлившись на наглость и упрямый напор Зубова, очень не вовремя вставшего на моем пути, и явно настроенного показать, кто тут из нас двоих самец, решила… Решила не церемониться.

В конце концов, что бы я ни думала по поводу своего нежелания знакомить дочь с отцом, но в глубине души понимала, что так или иначе это произойдет.

Если бы Соня оставалась в родном городе, то были возможны варианты.

Ну а, перевезя дочь сюда, в столицу, я практически все варианты отсекла. Кроме одного, самого очевидного.

И потому оставался только один вопрос — вопрос времени.

Зубов сегодня, своим нахальством, этот вопрос тоже решил.

И вот теперь, наблюдая, как они моментально сошлись и вовсю дурачатся в весеннем сквере, я думаю, что не стоило тянуть, наверно.

И это — самое правильное решение.

Конечно, ничего не изменилось ни в наших с Зубовым отношениях, ни в целом, в ситуации.

Он по-прежнему, ничего определенного не говорит и не обещает. Его отношения к себе я не знаю, хотя и предполагаю, на основе полученных путем эмпирического наблюдения аналитических данных, что ничего хорошего я не услышу.

Про его работу я, естественно, тоже ничего не знаю, и не узнаю никогда. Как не узнаю и того, когда это все завершится.

И когда он исчезнет из нашей с Сонькой жизни.

Но моя дочь, проявившая себя неожиданно взрослой и очень даже понимающей особой, достойна правды.

И я ей эту правду скажу, когда придет время.

В конце концов, у нее есть папа, и этот папа, совершенно очевидно, рад, что она у него тоже есть.

А такое — много значит.

Соня запомнит эти легкие веселые моменты с отцом, они отложатся у нее в памяти, как что-то приятное и светлое.

Зачем мне лишать моего ребенка таких чудесных ощущений?

— Мама, пойдем есть пиццу! — пищит мне с Зубовского плеча Сонька, старательно выговаривая звуки.

Тетя Лена, мама Вадима, постаралась, поучила ее в свое время.

— Пойдем, — киваю я, замечая, как Зубов смотрит на меня, внимательно и напряженно, но старательно ухожу от ответного взгляда.

Вот к чему я пока что не готова, так это к разговору, разъяснению ситуации.

Я ее сама еще никак не вижу, вернее, вижу, но… В негативно-реалистичном ключе.

И хочу привыкнуть к этой мысли, прежде, чем Зубов ее подтвердит или постарается опровергнуть.

Последнее ему вряд ли удастся.

Мы идем в пиццерию, заказываем большую и жирную пиццу, уминаем ее с кофе и соком.

Я мало ем и много смотрю на свою дочь и ее отца. Смотрю, запрещая себе даже в голову запустить мысли о том, что такое может быть постоянно. Потому что это опасно. Можно привыкнуть. Поверить.

Второй раз разочаровываться я не могу себе позволить. Я не одна теперь.

Зубов общается с Сонькой, причем, делает это вполне правильно. То есть, без скидки на «уси-пуси, маленькая девочка», а как с понимающим, серьезным человеком. Соня рассказывает ему про сад, про воспитательницу, про то, что на прогулке нашла сегодня кости динозавров, а воспитатель их отобрала и сказала, что это — кости курочки.

И потом долго мыла Сонькины ручки и полоскала перчатки.

Зубов отвечает, что курочки — это бывшие динозавры. Только они со временем стали маленькими…

Дочь очарована.

Она обожает динозавров, все, что с ними связано, любит фильмы про динозавров и обучающие мультики.

И Зубов, похоже, нащупал верный путь к ее сердцу.

Хитрый гад.

Я пью кофе, разглядываю их, иногда ловлю на себе внимательные взгляды Зубова…

И никак не реагирую. Потом все будет.

Время проходит, вижу, что Сонька уже слегка устала от обилия эмоций, и надо бы закругляться.

— Сонь, пора домой, спать, — говорю я, находя паузу в диалоге отца и дочери.