Хюма покачала головой.

– Мехмед хотел вернуться в Амасью немедленно. Я убедила его остаться в Эдирне, чтобы обрасти связями, создать основу для своей власти. С тех пор, как он ушел, мало что изменилось. У меня нет ничего, даже уважения мужа, – она выплюнула это слово как сгнивший финик, – и обещания сына, что он когда-нибудь станет способен удержать трон, который я для него охраняла. Ему следовало бы использовать для своей выгоды его успех против Хуньяди, а не умирать от тоски и стремиться вернуться в это заброшенное место. Но он был так счастлив здесь со своими дорогими, верными друзьями, что он не обращает внимания на по-настоящему важные вещи. Поэтому говорю тебе еще раз: отпусти его на свободу.

Холодная ярость Лады была почти ощутима.

– Простите мне мое замешательство. Свобода – это не то, с чем я хорошо знакома.

– Это глупо. – Раду вытянул вперед руки и попытался говорить легко и непринужденно. – Все это время Мехмед учился, готовясь править. И нам никогда его от этого не удержать. Вы же знаете, что мы бы сделали – что мы сделали – все, чтобы его защитить.

– О да, знаю. Но он этого не знает, не так ли? И если я вдруг заподозрю, что вы двое стоите у меня на пути, я уберу вас, не колеблясь.

В жилах Раду похолодела кровь. Несомненно, Хюма бы их убила. А еще хуже то, что она могла бы сказать Мехмеду правду о том, как он лишился трона. Тогда они потеряют его навсегда. Раду не представлял себе жизни без него.

Хуже того – он прекрасно представлял себе жизнь без Мехмеда. Он провел так все годы своего детства, и ему никак не хотелось вновь погружаться в эти одиночество и холод, даже если рядом с ним будет Лада.

Хюма встала, уронив драгоценный лоскут ткани на пол.

– Меня ждут дела. Не забудьте то, о чем мы говорили. – Уходя, она наступила на вышивку, как будто сотни часов кропотливой работы над стежками ничего не значили.

Через две недели после неприятной встречи с Хюмой и ее скорого отъезда в столицу, целый месяц спустя после того, как янычары вернулись, а Мехмед – нет, Лада снова находила любые отговорки, чтобы не тренироваться с солдатами Николае. Все изменилось. Прежде она прилагала все усилия, чтобы доказать, что она самая быстрая, самая умная, самая беспощадная. Но после развратного нападения Ивана и защиты Николае она увидела, что все это не имело смысла. Она никогда не станет лучшим янычаром, потому что она никогда не станет янычаром. Она никогда не станет могущественной сама по себе, потому что навсегда останется женщиной.

Она думала, что возвращение солдат положит конец безделью и меланхолии, мучавшей ее в течение полугодовалого отсутствия Мехмеда, но оно только усугубило ее. Даже Раду стал рассеянным и раздраженным. Он боялся, что Мехмед никогда не вернется, боялся, что Хюма сообщит ему то, что еще долго будет удерживать его вдали от них.

Солнце нещадно палило, и Лада разделась до нижнего белья. Она привыкла носить длинные туники, подвязанные поясом, надевая под них свободные шаровары. Хюма этого не одобряла, но если это и шокировало кого-то в крепости или в деревне, никто не утруждался – или не осмеливался – в этом признаться. Еще у нее были новые кожаные манжеты, которые она носила на запястьях, и в каждой из них был спрятан кинжал. Она расстегнула застежки и положила манжеты поверх одежды, рядом с сапогами. Наконец, она развязала белый шарф, который стягивал ее безнадежно спутанные волосы. Она расправила шарф перед собой и посмотрела на него. И задумалась, не потому ли она всегда выбирает белый цвет, что он напоминает ей шапку янычар.

Но ни один шарф не мог выглядеть в точности так, как их шапка.

Сделав глубокий вдох, она скользнула в омут, притаившийся между камней и спрятанный за деревьями. Вода была темно-зеленой и такой ледяной, что у нее перехватило дыхание, а пальцы онемели.

Эта заводь по-прежнему оставалась их тайной, местом, которое они ощущали полностью своим. Когда они вернулись в Амасью, Мехмед был таким печальным, таким разочарованным. Он не хотел упускать трон. Поэтому Лада и Раду предприняли все возможные усилия, чтобы его развлечь. Они придумали игру: нужно было улизнуть от охранников Мехмеда и добежать до заводи. Эта затея шла на пользу им всем. Но после отъезда Мехмеда Раду отказался посещать это место. Лада здесь с тех пор тоже не была, боясь здешнего покоя и одиночества.

До сегодняшнего дня. Куда бы она ни шла, сколько бы людей ее ни окружало, она теперь всегда знала, что она одна. Точно так же она была одна и в прекрасном дворце.

Она закрыла глаза и поплыла на спине. Она держалась на воде так, что снаружи оставалось лишь ее лицо, а жаркие лучи солнца казались еще более горячими в сравнении с ледяной водой. Ее груди колыхались под прилипшей нижней рубахой. Она находила их и забавными, и неудобными. Лада почти не вытянулась вверх, зато стала плотнее и крепче, а ее груди стали мягкими и пышными. Они мешали ей сражаться, и из-за них она была вынуждена заново учиться метать кинжал и стрелять из лука. Но ей от них было никуда не деться – вот и сейчас они свободно колыхались на воде.

Порой они ее пугали.

Соски как будто жили своей, отдельной жизнью. Иногда они были плоскими и маленькими. Иногда набухали и становились выпуклыми. Она подозревала, что теперь это случилось из-за холодной воды, хотя подобное происходило и при других обстоятельствах. Няня бы ей это объяснила.

Или Хюма. Но она скорее отрезала бы себе грудь, чем спросила у Хюмы совета касательно своего тела.

Иногда она думала, каково это было бы – иметь маму. Помогла бы она пережить Ладе мучительное первое кровотечение, успокоила бы и убедила, что нет, она не умирает? Помогла бы скрывать улики дольше, чем это получилось у нее одной?

Нет. Ее мама в ужасе отползла бы прочь или переложила эти обязанности на няню.

Лада погрузила лицо в воду. Мама. Няня. Даже подруга. Возможно, если бы в ее жизни было больше женщин, физические и социальные ограничения в жизни женщины не приводили бы ее в такую ярость.

Она подумала о вышивании. О тяжелых, многослойных юбках, о тесных туфлях. Об опущенных глазах и жеманных улыбках. О своей матери. О Хюме, Халиме и Маре. О бесчисленных способах быть женой, бесчисленных способах быть женщиной.

Нет, будь рядом с ней женщины – это ничего бы не изменило.

И она все еще могла научиться стрелять из лука лучше всех, да будут прокляты ее груди. Она положила на них ладони и сжала так сильно, что стало больно, пытаясь понять, чего хотел Иван. Что привлекательного в этих бугорках из плоти? Тут Лада вскрикнула: сверху на нее упало тело, увлекая ее под воду. Она резко вынырнула на поверхность, откашливаясь.

И увидела улыбающееся лицо Мехмеда в сантиметрах от своего лица.

Ярость от того, что на нее напали, улетучилась – ее унес ручей, смыв с лица и волос. Мехмед изменился. За месяцы своего отсутствия он резко повзрослел. И если Раду, возмужав, стал еще красивее, то Мехмед стал более жестким на вид. Недоступным. Это был уже не плачущий у фонтана мальчик, а султан – такой, каким он должен был быть.