У некоторых ее заполняют злость и ненависть. И тогда возникает угроза насилия. Обвинять во всем средства массовой информации неправильно. Проблема гораздо глубже и серьезнее.

Босх кивнул:

— Я понимаю. По крайней мере мне кажется, что понимаю. Но все равно они не должны допускать таких опасных преувеличений.

— Кто-то назвал их торговцами хаосом, — согласилась Энтренкин.

— Верно подмечено.

— По-моему, это сказал Спиро Эгню[9]. Перед своей отставкой.

Ответить Босху было нечего, и он, решив, что разговор пора заканчивать, протянул руку за подзаряжавшимся телефоном и набрал домашний номер. Услышав бесстрастный голос автоответчика, Босх оставил сообщение для Элеонор. Настроение моментально испортилось, и ему стоило немалых сил сохранить внешнее спокойствие. Подумав, он позвонил в справочную, спросил номер «Голливуд-парка» и, сделав еще один звонок, попросил соединить его с Жарденом из службы безопасности.

— Жарден слушает.

— Детектив Босх. Я звонил вам прошлой ночью.

— Понял, приятель. Ее не было. По крайней мере...

— Не надо, приятель. Она рассказала мне о «Фламинго», так что я все знаю. И я знаю, что она там. Передайте, чтобы позвонила мне на сотовый, как только освободится. Скажите, что это срочно. Вы меня поняли, мистер Жарден?

Босх подчеркнул слово «мистер», давая Жардену понять, что тот совершает ошибку, пытаясь играть с полицией.

— Да. Понял.

— Хорошо.

Босх закрыл телефон.

— Я помню, как все было в девяносто втором, — сказала Энтренкин, — но знаете, что мне запомнилось больше всего? Фотография в «Таймс». Под заголовком «Мародеры: отец и сын». Мужчина с мальчишкой лет четырех или пяти выходят с добычей через разбитые двери «Ки-март». И знаете, что они взяли?

— Что?

— У каждого в руках по поясу-тренажеру. Были такие совершенно никчемные штуки, которые рекламировала в восьмидесятые какая-то телезвезда.

Босх лишь покачал головой — ему запомнилось совсем другое.

— Они увидели рекламу по телевизору и подумали, что это что-то очень ценное, — сказал он. — Вроде Говарда Элайаса.

Она не ответила, и Босх с опозданием осознал, что снова ляпнул не в тему, хотя для него в сказанном заключался немалый смысл.

— Извините.

Несколько минут ехали молча, потом Босх сказал:

— А знаете, что запомнилось мне?

— Что?

— Я тогда патрулировал Голливудский бульвар. Нам было приказано держаться потише и не вмешиваться в происходящее, если нет угрозы физического насилия. То есть мародерам давали зеленый свет, и мы не должны были препятствовать им при условии, что они, делая свое дело, соблюдают порядок. Кто мог до такого додуматься? В общем, я был в патруле и видел много разного. Помню, как сайентологи выстроились вокруг своей церкви со швабрами в руках, готовые, если потребуется, оказать сопротивление любому вторжению. Парень, владелец оружейного магазина возле Хайленда, облачился в военную форму и прохаживался у входа со снайперской винтовкой. Вид у него был такой, как будто он охраняет Беннинг[10]. Люди словно сошли с ума. Все, хорошие и плохие. В общем, день саранчи[11].

— А вы, оказывается, начитанный человек, детектив.

— Пожалуй, нет. Просто одно время жил с женщиной, преподававшей литературу в Грант-Хай в Долине. Она-то и рассказала мне об этой книге. А уж потом я ее прочитал. Но из девяносто второго у меня в памяти остался «Фредерикс».

— Если не ошибаюсь, магазин женского белья в Голливуде?

Босх кивнул.

— Когда я подъехал туда, там было настоящее столпотворение. Черные, белые, желтые. Старые и молодые. Магазин обчистили за пятнадцать минут. Вымели буквально все. Когда народ разбежался, я вошел и увидел только голые полки, валяющиеся на полу вешалки и пустые витрины. Не осталось ничего. Вынесли даже манекены. Вы только подумайте: четыре копа отдубасили Родни Кинга, кто-то снял это на видео, люди посмотрели телевизор и как будто взбесились. Разграбили магазин с женским бельем. Картина была совершенно сюрреалистическая. Каждый раз, когда начинают говорить о беспорядках, я вспоминаю, как шел тогда между пустыми рядами с болтающимися пластмассовыми «плечиками».

— Не важно, что они взяли. Ими управляло отчаяние. Как и теми двумя, о которых я вам рассказала. Важно было то, что они что-то взяли, заявили о себе, показали себя мужчинами. Вот какой урок преподал сыну отец.

— И все равно, для меня...

Босх не договорил — зазвонил телефон.

— Ты как? Выигрываешь? — спросил он, услышав голос Элеонор.

Вопрос прозвучал наигранно, неестественно весело, и Босх сразу же поймал себя на том, что принял этот тон ради спутницы, что для него важно, чтобы она не поняла, как в действительности складываются его отношения с женой. Смущенный тем, что для него важно мнение случайно оказавшейся рядом женщины, он попытался вернуться к более привычным интонациям.

— Пока еще нет. Я только пришла.

— Элеонор, я хочу, чтобы ты вернулась домой.

— Гарри, давай не будем сейчас об этом. Мне...

— Нет, я имею в виду другое. Город... Ты смотрела новости?

— Нет, я же была в машине.

— Ситуация не очень хорошая. Репортеры уже чиркнули спичкой. И если что-то случится, если город поднимется... Ты не в самом безопасном месте.

Босх украдкой взглянул на Энтренкин, понимая, что у нее есть все основания считать его параноиком. «Голливуд-парк» находился в Инглвуде, районе, населенном преимущественно черными. Ему было бы куда спокойнее, если бы Элеонор сидела дома, где ей ничто не угрожало.

— Гарри, по-моему, ты преувеличиваешь. Со мной ничего не случится.

— Послушай, почему бы...

— Гарри, мне нужно идти. Меня ждут. Позвоню позже.

Она положила трубку, так что его «пока» уже не услышал никто, кроме Карлы Энтренкин.

— По-моему, у вас больное воображение.

— Мне так и сказали.

— А я скажу вам вот что. Многие черные, как и многие белые, отнюдь не желают повторения девяносто второго года. Постарайтесь в это поверить, детектив.