Джелли в качестве леди Райс говорит по телефону с Барни Ивенсом и воздерживается от упоминания о том, что, последуй она его совету и не подай встречного прошения, позиция ее была бы теперь куда более слабой; она просит Барни написать Брайану Моссу и указать, что финансовое предложение смехотворно мало, учитывая длительность брака, а также поведение сэра Эдвина; как насчет 7500 фунтов в месяц? Брайан Мосс пересылает письмо сэру Эдвину.

Прежде чем бросить письмо в ящик, Джелли целует конверт с тыльной стороны. Она не совсем понимает, почему сделала это. Быть может, вновь вынырнула леди Райс, взбудораженная почти прямым соприкосновением с Эдвином? Джелли очень этого опасается: непреходящая любовь леди Райс к Эдвину может заразить остальных через своего рода осмос, ну а с более позитивной точки зрения просто несколько личностей разделяют общую нужду в деньгах и комфорте. Но так или иначе письмо отправлено. Джелли умеет принимать быстрые решения и, собственно говоря, редко видит необходимость выбирать между чем-то и чем-то — верный шаг ведь абсолютно очевиден! А потому только к лучшему, что письмо отправляла она, а не Анджелика, Ангел или леди Райс. Не то письмо валялось бы на дне ящика, пока она собиралась бы с духом. Во всяком случае, так она убеждает себя. Она же неисправимая оптимистка.

Все представляется Джелли в розовом свете, пока не приходит письмо от Эдвина с просьбой, чтобы Брайан Мосс ускорил процедуру и все уладил: он хочет жениться на Алтее, они хотят иметь детей.

Детей! Джелли, вскрыв эту бомбу, едва пришла в контору, сначала даже толком не прореагировала. Ну да, детей. Почему бы и нет? Но ей становится нехорошо, она вынуждена уйти в туалет, чуть не теряет сознание, но не теряет и начинает плакать. Нет, ей одной это не по силам. Она призывает своих сестер вернуться. Они являются, но утишить слезы не могут.

Джелли, вновь скомбинированная, продолжает плакать и вынуждена объяснить Брайану Моссу, когда он приходит, что маки у нее на столе подействовали на нее аллергически. Он открывает окно и выбрасывает маки вместе с вазой жестом, который напоминает ей об Эдвине, и она снова плачет. Брайан обнимает ее и говорит, что женские слезы всегда на него действуют: он бы хотел заняться с ней любовью, как положено; и сейчас.

Джелли отталкивает его и говорит, что ни в коем случае: это жутчайшее сексуальное домогательство. Он говорит, что слезы — это тоже форма домогательства, но уходит к себе в кабинет и дуется до конца дня. Леди Райс вновь во главе: слезы всегда ее бодрили. И теперь прячется Джелли, разделяя компанию с Анджеликой и Ангел. Ну, хотя бы при Джелли, присматривающей за ней, Анджелика меньше времени проводит в магазинах, что сберегает деньги. И Ангел повеселела — леди Райс предоставляет ей случай на время взять контроль, — но Джелли так расстроена, что печатают они из рук вон плохо. Брайан Мосс спрашивает, не месячные ли это неприятности, и они отвечают: да. Хотя это вовсе не так.

Рам вернулся! Но леди Райс не разрешает ему свертывать на автостоянку.

— Я в процессе развода, — говорит она, — и должна быть сугубо безупречной.

Она не дает остальным вставить: «ну, может быть», или: «пожалуй, у меня с нервами плохо». Ни намека на обычную смену настроений. Рам словно бы обижен: шея у него сзади словно окостенела от досады. Леди Райс чувствует себя виноватой: она как-то не вполне понимала, что и у Рама есть чувства, — чувства давно уже стали тем, что имеют женщины и не имеют мужчины, — но она не смягчается. Рам говорит приятелям, что женщин он не понимает вовсе: никакой последовательности.

Леди Райс страдает уже меньше. Она уже способна думать не только о своем горе. Ее больше не тянет к суициду. Она рассматривает ту свою часть, которая зовется Джелли, и приходит к следующему выводу:

«Не то что я недолюбливаю Джелли, просто она меня не вдохновляет. Это она делает меня такой скучной, какой, мне кажется, я иногда бываю. Во всяком случае, так считал Эдвин, не то бы он не предпочел мне Алтею. Виновата Джелли».

И действительно, Джелли принадлежит к тем женщинам, у которых практически нет друзей: она встает утром, одна вкушает завтрак, испытывает удовольствие после удачного трудового дня, покупает кошачий корм и возвращается на общественном транспорте. Она не испытывает неодолимой потребности часами болтать по телефону; ей не нравится делиться и откровенничать с кем попало; она не прочь пофлиртовать, так как понимает, что рано или поздно ей надо будет выйти замуж и завести детей, да и все любит, чтобы ими восхищались, при этом контролируя ситуацию. Однако Джелли не привлекают и не развлекают беглые заметки о жизни, какие поставляют и в каких нуждаются друзья, — все эти охи, ахи, ты только догадайся, что она сказала, да неужели же он, сукин сын; да как она могла, стерва! Другие словно наслаждаются подобным, а она, откровенно говоря, не испытывает особого интереса или хотя бы любопытства, когда дело идет о других людях. Ей нравится выглядеть подтянутой и свежей, и она, безусловно, не пренебрегает возможностью подслушать или подглядеть, ибо это дает ей власть, — ей нравятся секреты, иметь их, узнавать, но не сообщать. Свой урок о друзьях она выучила отлично. Они могут предать тебя и обязательно предадут, и пусть ты предлагаешь верность, это вовсе не значит, что тебе ответят верностью же. Иуда Искариот вовсе не польстился на деньги, он просто хотел, чтобы Иисуса прибили к кресту. Чем заботливее ты питаешь змею у своей груди, тем скорее она тебя ужалит.

Ищи уединения, думает Джелли Джелли почти не поддается эмоциям, она предпочитает думать. Леди Райс находит ее бесчувственной.

Ну а Анджелика — что же, у Анджелики всегда были друзья. Став леди Райс, она собрала вокруг себя всю окрестную богему, всех писателей, художников, скульпторов, ткачей, экспертов по кулинарии, телевизионных режиссеров, каких там можно было отыскать. Все, что ей требовалось после лет, проведенных в качестве поп-звезды среди людей, чьим излюбленным присловьем была фраза «понимаешь, о чем я?» (поскольку страсти и недоумения далеко превосходили их словарный запас), был обеденный стол. За одиннадцать лет эти обитатели богемы превратились в ее старых друзей. Даже Эдвин находил их бодрящим обществом и входил в дом со словами: «Кто сегодня придет к обеду? А? А?», вместо того чтобы спросить: «Что сегодня на обед?» Разговаривали они о книгах, фильмах, критических статьях, политике, мире образов и фантазий, а не о лошадях, собаках, погоде и видах на урожай, и требовалось держаться наравне с ними, но Эдвин тогда не жаловался. Эдвин читал книги, он читал стихи, хотя считал, что его ноги слишком длинны для театральных кресел, а в кино у него дергались колени.

Эдвин, разумеется, потом регрессировал к своему типу, к тому, чем он был прежде; оставил «ягуар» позади, вернулся к «рэндж-роверу» — к гавгавкающему безделью лисьей травли, к разрыванию на куски голодных зверьков; к пиф-паф-паф охотничьих ружей к возвращению на землю взмывшую к небу птицу мертвой или умирающей — просто чтобы показать, кто здесь кто. Мы — землевладельцы голубых кровей, носители традиций лисьей травли и охоты на фазанов.