Было темно. Чёрные палые листья, тёмно-серые стволы, головокружительное сплетение веток; мир, будто бы второпях заштрихованный пером — рваные, колючие линии, терновник, дубы и что-то неведомое мне. Голос доносился всё чётче, не то чтобы громкий, но хорошо слышный в тишине. Хотя воздух тут был редкий, как будто разбавленный пустотой.

Я пригнулся и вынул меч. Он путался в зарослях и немного мешал, но мало ли чего. В конце концов я наловчился отводить им ветки с дороги. Но те всё равно лезли в лицо, а одна стянула с меня капюшон. Я напялил его обратно. Не от холода — холодно мне не было, голодно тоже; — а ради образа. Так не было видно моего лица, а в темноте — тем более.

— Э-э-э-э-э-э-э-эй… — голос уже не просил о помощи, просто звал. Мне, первый раз за всё путешествие, вдруг сделалось не по себе. Дался мне этот край. Сидят себе люди дома, слушают, что сказали им Боги, и ждут, когда те вернутся с полными пригоршнями процветания. А меня вот понесло за поля.

Я вышел в низину, где росло одно лишь дерево. Старое, величины непомерной; наверное, четверо таких, как я, могли бы обнять его.

Оно росло из крутой, глубокой впадины. Чтобы спуститься к нему, мне нужно было скользить по откосу.

— Помоги же, рыцарь! Спустись и освободи меня! — голос шёл прямо из большого тёмного дупла, начинавшегося на высоте четырёх футов от земли. Отсюда разглядеть я никого не мог.

— Чудовище схватило меня и приковало здесь! — раздался звон цепи, и бледная рука на мгновение мелькнула в темноте.

Я ступил на край и съехал вниз по склону.

Дерево качнулось, изгибаясь, с рёвом и грохотом обрушило на меня ветви. Земля выскочила из-под ног, и я кубарем полетел вперёд, прямо головой в дупло. Которое враз ощетинилось треугольными, сырыми шипастыми крючьями. Или зубами.

И древа…

Удар. Я влетел в тёмное липкое пространство головой вперёд, и тут же пасть древа сомкнулась у меня на спине. Чудовищный удар сотряс всё моё тело.

Я вонзил меч в днище этой пасти и оттолкнулся, отчаянно рванувшись назад.

Пасть приоткрылась и снова ударила, поведя в сторону. Меня собирались пережёвывать.

Доспех не выдержал, кожаные пластины на животе лопнули, наплечник смялся и разошёлся по шву; плащ промок и разорвался. Я же не чувствовал никакой боли.

Рёв, грохот и всё такое, конечно, мешали. Я перехватил меч лезвием вверх и вонзил в нёбо. Потом рванулся и выбрался из пасти. Что я успел увидеть, кроме ржавого железного мусора — так это кости и маленькие, бледные веточки, выросшие внутри дупла и похожие на руки. Никакой, даже завалящей красавицы, готовой меня отвергнуть. Только я и деревянная тварь.

— Притворяешься, скотина, — выдохнул я и тут же получил хлёсткий удар ветками в лицо. Кто-нибудь другой и глаз лишился бы.

— Скотина, — повторял я, обрубая ветви, норовящие ударить по голове; изловчившись, второй рукой я достал склянку и запустил ее в дупло, сдавив перед этим в кулаке. Косая насечка на стекле лопнула, склянка разбилась, и бесцветная жидкость, резко посинев, вспыхнула и расплескалась огнём по всей пасти.

Должен же я был захватить пару на всякий случай.

Древо заорало, теперь без слов, и исторгло из себя горящую ветошь, кости и железо. Интересное железо. Нагрудник, например, с чибисом, гербом Агапа. И истлевшую, но целую ещё суму.

И нечто, что я схватил мгновенно, не пожалев двух секунд, хотя древо уже пылало, как хороший факел. И орало не переставая. Не знаю, что оно такое было, но, схватив ту штуку на простой цепочке, я побежал оттуда так быстро, как не бегал ещё никогда.

Вот только лес загорелся на славу, не обращая никакого внимания на снег у себя на ветвях. Огненная стена шла за мной, и я начал ломиться наискосок, желая скорее достичь старой дороги.

В любом случае, я продвинулся уже дальше, чем легендарный герой, который на деле оказался не так прочен, как я.

Я вырвался на дорогу. И когда лес кончился, а за спиной у меня, обдавая искрами и пеплом, воспылало гигантское пожарище, мой плащ ещё был относительно бел и почти нигде не прожжён.

Но ненадолго.

Я поднялся на острые камни по некоему подобию тропы, и, стоя у подножия мглистых скал, чувствуя ветер, толкающий меня в спину, настигнутый дымом и пеплом, я узрел Гварду наверху, в каменном гнезде. И, содрогнувшись, пошёл к нему, не доставая меча. Откуда-то с высоты, из-за клубов дыма, планировал ворон; за ним другой, и вроде бы ещё один. Устина? Или, может, уже божники? Такой фокус был бы в их стиле — если они нашли её убежище, то могли отправить по моему следу воронов, со словом, которое, конечно, подобрали для меня, глядя на следы наших приготовлений. Устина вряд ли попалась, она слишком хороша в своём деле. Но посланий я читать не буду, даже если они и от неё. Ибо я уже у цели.

Я надвинул капюшон пониже, пригнул голову и пошагал вперёд и вверх, где на условном краю мира открыл четыре огненных глаза Гварда Запада, страж древних и суровых Богов.

* * *

Конечно, он рад бы ещё раз ударить издалека пламенем, но запасы его в лёгких, или где там, истекли. С острой, шипастой морды, с загнутого крюка над пастью падают кипящие огненные капли, но это уже не то. Я подхожу ближе, на расстояние прямой схватки, и, наконец, Гварда, огромный, рукастый, цвета камня, сдвигается с места, и, как ящер, рвётся ко мне.

Я поднимаю меч, но надеюсь не на него. В левой руке у меня чистейший зелёный камень в стальной оправе, ключ Гварды, похищенный Агапом у божников. Я показываю ключ, зелёный и граненый, чудовищу, и оно припадает на лапы. Кладёт голову на зализанный пламенем, ещё горячий камень. В глазах его тоска. Во всех четырёх.

— Лежать, — говорю я, словно командую собаке. А что мне ещё говорить"? Я не знаю. Он лежит…

Вдали, чуть выше края скал, я вижу какой-то исполинский, далёкий силуэт — горный кряж или отдельный пик. Я поднимаюсь, чтобы выйти на край скалистой гряды, который со времён Богов зовут краем мира.

Кожа моя трескается всё сильнее, сыплется чешуйками, осколками. Камень падает на камень.

Человек бы тут не выдержал… И я бы давно сгинул, гораздо раньше даже, чем схватился с кадавром раганы. Если бы шёл в своём теле.

Но я, колдун Центра по рождению