- Не удивлен.

Вот как.

- Его мать скоро станет моей женой. Мы любим друг друга. Но тетя Лиза против и в демонстрации этого своего мнения она перешла все границы. Я собираюсь поставить ее на место. И в некотором смысле мне нужна ваша помощь.

Давид потирает ладони.

- В некотором?

Киваю.

- Если откажетесь, я все сделаю сам.

Давид Моисеич хмурится, качает головой с укоризной. Причем эта эмоция не в мою сторону. Он что-то обдумывает.

- Лиза повела себя очень глупо. Я говорил ей, вероятность твоего бесплодия невелика. Но она так боялась остаться одна. А я был влюбленным дураком.

Насколько знаю, друг семьи давно женат. У него три дочери и сын. На моем лице, видимо, отпечатывается удивление.

- Да, я был без памяти влюблен в твою тетку! - поясняет Давид. - Я бы развелся и женился на Лизе. Но она не хотела. У нее не могло быть детей, и этот факт отравил всю ее жизнь! Сейчас я понимаю, Лизе был нужен хороший психолог. Но раньше это не было в ходу. Да и она не собиралась бороться.

Тру виски.

- Она же сама кандидат психологических наук!

Давид грустно улыбается.

- А я в свое время запустил язву. Сапожник без сапог - выражение не так просто появилось в народе! И потом, Елизавета заканчивала педагогический - учитель начальных классов. Лишь позже поменяла специальность, ушла преподавать в вуз. Не могла работать с малышами. Образование психолога она получала в сорок, уже имея свою застарелую проблему.

Да, биографию тети я знаю.

- И что там было с моим бесплодием?

Давид запускает пальцы в седые вихры.

- Лиза дико боится одинокой старости. Еще, когда она узнала о своем диагнозе, их соседка по коммуналке умерла одна и целые выходные до нее никому не было дело. Старухе было девяносто! В таких годах счастье – уйти во сне. Но Лизу это подломило. Она боялась, что ты если и не бросишь мать в будущем, то до тетки тебе не будет дела. Особенно при своей семье.

По тете и правда плачет психотерапевт. А ведь держится она всегда такой сильной и независимой!

- И вы не стали спорить с моим диагнозом?

Давид разводит крупные ладони.

- А что я мог? Да и не хотел я окончательно потерять Лизу… Она давила на меня, плакала. Упрекала, что у меня-то дети есть. В конце концов, я надеялся, что жизнь расставит все по своим местам. Прости меня, Антон!

Сжимаю губы так, что становится больно. А после размыкаю их и твердо произношу:

- Сейчас вы поедете со мной. И станете подыгрывать во всем, что будет происходить.

- Что ты задумал?! - вскидывается врач.

- Здоровью и жизни моей тетки это не повредит.

Теперь я еще больше уверен в правильности моего плана. Прямо как знал, чем осадить тетю. Хотя ее поведение само продиктовало такой сценарий.

С ее несостоявшимся мужем мы покидаем частный медцентр и садимся в мою машину. Давид рассказывает, как помог тете Лизе заморочить маме голову. Как пытался помешать мне попасть на службу. Вот только дядя эти потуги пресек и банально набил ему лицо. Пригрозил уничтожить как доктора. После этого Давид прервал все общение с Лизой, вернулся в лоно семьи и залег на дно.

Друга семьи пробило на исповедь. А я хочу одного - скорее обо всем этом забыть.

- Мы пойдем к Елизавете? - с долей ужаса уточняет мой спутник, завидев дом.

- Именно, - киваю.

- Мой бог…

Давид явно трусит, но выходит из тачки, не споря. Я ведь тоже могу уничтожить его.

Врач не знает, что внутри меня нет жажды мести. Только звериная тяга - защитить свое. Именно с этим чувством я топлю кнопку звонка.

- Антон?.. Давид?!

Тетя бледнеет. Она дома одна, мама всегда с утра в среду ездит на фермерский рынок. А тетя Лиза взяла отпуск после больничного. Хоть и как сказала мне мама, чувствует она себя вполне обычно. Видимо, взяла отгулы, чтобы ничто не мешало строить интриги.

- Да, тетя, это мы. И нам нужно с тобой поговорить.

Присутствие друга семьи, как я и думал, придает Лизе смелости. Перед моим носом она могла бы захлопнуть дверь. Но Давид нужен мне не только ради этого.

- Чай? - уточняет хозяйка квартиры.

- Нет, - быстро отвечаю я, - перейдем сразу к делу.

Мы шагаем в гостиную. Давид Моисеевич присаживается на краешек самого близкого к двери кресла. Словно на низком старте, в любой момент готовый убежать. Тетя садится по центру на диван. Берет в пальцы небольшую подушку и сжимает ее. Я прохожу к креслу вглубь комнаты. Чтобы хорошо видеть всех участников разговора.

- Ты взяла в сообщники Вику и делаешь все, чтобы разрушить мою личную жизнь. Даже не спорь, - я поднимаю ладонь, - все это мне хорошо известно. И не говори о своих благих мотивах. Меня от них тошнит.

Тетя крутит в руках подушечку.

- Тогда что ты от меня хочешь? - с иронией в голосе говорит она.

- Я уже не раз просил тебя оставить нас в покое. По-хорошему просил. Если бы ты послушалась, мы еще смогли бы сохранить отношения, - напоминаю тетке, - потом я требовал. И ты могла услышать меня хотя бы тогда. И мне не пришлось бы говорить то, что я сейчас скажу.

Тетя Лиза слушает меня с поджатыми губами.

- Что же? - спрашивает, почти их не размыкая.

Смотрю ей в глаза.

- Я ставлю тебе ультиматум. С этого момента ты забываешь обо мне. О моей жизни, которую у тебя не получилось выстроить по своему хотению. Если что, я знаю про ложный детский диагноз. Второе - ты и думать не смеешь о Карине и моем сыне. И о детях, которые родятся у нас в будущем.

Почему-то в этот момент я уверен - хотя бы еще один малыш у нас с Кариной будет.

- Иначе что? - спрашивает кандидат наук.

- В противном случае я сделаю все, чтобы ты оказалась в психиатрической лечебнице.

Глаза тети Лизы выходят из орбит. Давид Моисеич, в свою очередь, широко раскрывает рот. А я совершенно спокоен.

- Да ты хоть знаешь, - тетя берет себя в руки и хмыкает, - каких усилий стоит закрыть человека в психушке, если он того не хочет. Тут с реальными больными ничего не могут сделать родственники и соседи.

Тетя Лиза близка к психологии и психиатрии. Но она, кажется, подзабыла о моей профессии.

- Отлично осведомлен, - киваю, - точно так же, как знаю способы "закрыть человека в психушке". А говоря по правде, твое поведение не тянет на нормальность. Хоть ты и не сбрасываешь на голову прохожим сковородки.

Елизавета хлопает ртом как рыба и некоторое время издает лишь булькающие звуки. На лице Давида страдальческое выражение.