Уок хлебнул содовой. По натуре он был застенчив; напористости не добавили ни годы службы, ни полицейский значок. В ушах прямо-таки звенело: не лезь, пусть этим занимаются полицейские штата. Он крепче стиснул стакан. Слова Марты оказались громче.

Бад пошел в уборную. Уок — за ним. В дверях вдохнул поглубже, расстегнул кобуру и шагнул к писсуару. Мгновение — и ствол уперся в Моррисов затылок.

Всплеск адреналина, дрожь рук и коленей.

— Твою мать! — Это Бад обмочил себе джинсы.

Уок плотнее притиснул дуло к стриженой голове. Со лба его катился пот, капля повисла на кончике носа.

— Господи боже, ладно! Спрашивай давай, псих-одиночка.

Уок опустил оружие.

— Скажи спасибо, что я тебя не в баре прищучил. Вот бы ты при своих дружках обмочился… Все равно заговоришь у меня как миленький.

Бад быстро взглянул на него, перевел глаза на джинсы. Понял, что деваться некуда. Из бара донеслись одобрительные возгласы — старик-певец затянул «Безутешного парня»[28].

— Стар Рэдли, — произнес Уок.

Бад сначала вроде не понял, о ком речь, но уже в следующее мгновение протрезвел.

— Говорят, у тебя был конфликт с ней и с ее дочерью. Стар пела, а ты руки распустил.

Бад качнул головой.

— Ничего серьезного.

Уока стало потряхивать. Он вообще адекватный — ведет допрос в туалете, угрожает оружием? Или это активные поиски зацепки?

— Ну водил я ее проветриться пару раз.

— И?..

— Не срослось.

Уок снова поднял револьвер. Бад стал пятиться.

— Клянусь, не было ничего.

— Ты ее бил?

— Кто — я? Да никогда. Наоборот, носился с ней как дурак последний. В ресторан на Бликер-стрит повез. Стейк заказал для нее за двадцать баксов. Номер в мотеле забронировал. В приличном мотеле, не в клоповнике каком-нибудь.

— А она сказала «нет»…

Бад уставился на свои ноги в мокрых и вонючих джинсах. Покосился на револьвер.

— Если б просто «нет»! Я не маньяк, я понимаю, когда мне сразу отказывают. Потому что баб кругом — только свистни. А эта Стар… она иллюзию создавала. Прикидывалась, что я ей нравлюсь. А потом — шарах. Не такое «нет», когда, типа, нет, не сегодня, а в другой раз. А вообще никогда. Она так и выразилась: никогда. Каково? Никогда, блин! Главное, кто бы говорил! Недотрогу из себя разыгрывала. Будто про нее мало известно… Ну да ей не впервой парня раскрутить.

— В смысле — не впервой?

— Я про соседа ее. Однажды я за ней заехал, а он вышел ко мне и говорит: зря время теряешь, все равно не даст.

— Что за сосед?

— Который через забор от нее живет. Еще вид такой у парня — будто в семидесятых застрял.

— Где ты был четырнадцатого июня?

Бад ухмыльнулся: мол, врешь, не подловишь.

— Я знаю, когда это случилось. В тот вечер Элвис Кадмор пел. Я был здесь, любой подтвердит.

Уок вышел вон, растолкал парней у сцены и вдохнул наконец свежего ночного воздуха. Сердце гулко билось о ребра.

Он пересек парковку и навис над урной. Его вырвало.

Она сидела под старым дубом, отслеживая брата и жуя сэндвич.

Первая неделя в новой школе прошла спокойно. Ни с кем из ребят Дачесс не разговаривала. Томас Ноубл продолжал подкатывать, но неизменно напарывался на ее лаконичное «нет».

Малыши проводили большую перемену на собственной огороженной территории. Робин уже завел приятелей — мальчика и девочку; по крайней мере, каждый день Дачесс видела его всё в той же компании. Сегодня играли в закусочную: Робин и девочка лепили песочные бургеры, второй мальчик был курьером — разносил заказы невидимым клиентам.

Лишь когда длинная тощая тень заблокировала слепящий световой поток, Дачесс поняла, что она под деревом не одна.

— Я подумал, ты не будешь против, если я тоже здесь перекушу.

Ну конечно. Томас Ноубл. Стоит над ней, покачивает в здоровой руке пухлый пакет с завтраком.

Дачесс вздохнула.

Томас Ноубл уселся рядом, откашлялся.

— А я за тобой наблюдал.

— Мне уже напрячься? — Дачесс чуть отодвинулась.

— Я подумал, может, мы бы вместе…

— Никогда.

— Мне папа рассказывал, что мама тоже его в первый раз отшила. Но только на словах; ее глаза сказали «да», и он продолжил ухаживание.

— Аргумент насильника.

Томас Ноубл расстелил на траве большую тканую салфетку, стал выкладывать вкусности: пакет картофельных чипсов, кремовый бисквитик «Твинки», упаковку шоколадок с начинкой из арахисовой пасты, пакет зефирок-маршмеллоу и банку содовой.

— Удивительно, как остальные не пронюхали про этот дуб.

— Удивительно, как ты до сих пор не нажил диабет.

Томас Ноубл ел очень аккуратно, жевал беззвучно. Зачем-то приближал каждый продукт к самому носу — словно обнюхивал, прежде чем откусить; недоразвитую руку прятал в карман. Когда он стал вскрывать пакет маршмеллоу зубами, придерживая только одной рукой, у Дачесс защемило сердце.

Наконец она не выдержала.

— Да вынь ты руку из кармана, не стесняйся.

— У меня симбрахидактилия. Это когда…

— Мне без разницы.

Он принялся за маршмеллоу.

Робин подбежал к низенькому заборчику, протянул Дачесс лиловую формочку с овальным комком сырой глины.

— Дачесс, смотри, это хот-дог.

Она улыбнулась.

— Такой милашка твой братик, — прокомментировал Томас Ноубл.

— Не пойму — ты извращенец, да?

— Нет, что ты! Я… я только…

Пояснение так и не было озвучено.

Вдали, вне пределов досягаемости, высился лес. Солнце углубляло тени меж стволов, и деревья, выбеленные светом до оттенка сухой кости, стояли грозным частоколом.

— Говорят, ты приехала из Золотого штата. Там, должно быть, сейчас очень красиво. Знаешь, а у меня двоюродный брат живет в Секвойе.

— Ну да, прямо в национальном парке.

Томас Ноубл еще немного поел.

— Ты любишь смотреть фильмы в кинотеатре?

— Нет.

— А на коньках кататься? Я здорово катаюсь, могу нау…