Я достаю блокнот, мягкий карандаш и на пробу провожу несколько линий. Если я правильно понимаю, речь идёт об объёмистом, гипертрофированном венерином бугорке. Во время учёбы я проходил и рисование обнажённой натуры, но без энтузиазма, меня это всё же смущало. Я боялся, что буду не столько рисовать, сколько глазеть. Хотя Кристиан, друг Катрине, представляя меня как-то в компании, выразился так: «Покажите Сигбьёрну фото красотки, которая сидит на диване, выставив всё хозяйство, и Сигбьёрн ничего, кроме дивана, не заметит». Это неточно и несправедливо. Обнажённое женское тело интересует меня в нормальной степени, если не в большей, учитывая, что я воспринимаю мир в первую очередь глазами.

Чтобы особенность женской анатомии бросалась в глаза, ноги, я полагаю, должны быть нешироко раздвинуты. Женщина, естественно, в теле, поэтому я рисую бёдра широкими и кое-где насекаю короткими штрихами схематичные складки. Эскиз представляет собой фрагмент женского тела от пупка примерно до середины бёдер; достаточно, я думаю.

Так, теперь «подушка», предположительно каплевидной формы — тяжёлая мясистая складка, оползающая вниз от верхнего края срамных волос и образующая своего рода двойной живот, который торчит вперёд — и заметен, наверно, даже в профиль под облегающим платьем — и в то же время затеняет и щель, и даже анус (его я точно рисовать не собирался). Готово.

Теперь из «подушки» (капли!) надлежит вырезать рабочие детали, и я, казнясь, быстрыми и неточными движениями намечаю отверстие и нечто в нём, какое-то жёсткое, мёртвое, никуда не годное. Я пытаюсь сгладить линии, но лишь развожу грязь, так что приходится брать новый лист и переводить абрис, чтобы попробовать заново.

Интересно, что я ни разу в жизни, насколько я помню, не рисовал женских прелестей так вот на досуге.

На этот раз я действую с тщанием и то и дело пускаю в ход ластик, чтобы сделать «подушку» более открытой и раздвоенной, и вдруг вспоминаю, что видел на фото актинию и она безумно похожа на мою картинку. Затем я рисую малые половые губы, не высекаю их на грубый манер порно, а распускаю, и они обмякают, как шевелится в струе воды на актинии бахрома из отмерших клеток. Это не прояснит вопросов физиологии, но мне хочется, чтобы и телесности, и мокрявости было с перебором, и я бьюсь над рисунком. Я принимаюсь вырисовывать волосики, робкие, выбритые — как я себе представляю — в расчёте на открытый купальник, не скрывающие своеобычности бугорка.

На мне лишь халат, и пока я дорисовываю последние штрихи, большим и указательным пальцами левой руки я принимаюсь неспешно наяривать пенис, в одном направлении, от основания к головке.

До чего я силён по части рисования! Вот вам «подушка» во всей своей красе, она растеклась как капля и смотрится как украшение. Рисуя — а картинка уже готова, я лишь обвожу контуры для броскости, — я будто совершаю некий метафизический ритуал, шаманю. Многие народности, особенно африканцы, приписывают рисованию огромную оккультную мощь; изобразить что-то равнозначно тому, чтобы вызвать это к жизни, обрести власть над ним. Когда я бережно касаюсь карандашом линий рисунка, у меня такое чувство, будто я глажу оригинал, и мне чудится, что Сильвия охает у себя, наверху, когда некая неодолимая сила заставляет её ласкать себя в этих местах, тут, там, здесь, и назад, не теряя ритма, будто кто-то на расстоянии направляет её руку.

Я уверен на все сто, что она делает это.

Прежде чем эта мысль раззадорит меня окончательно, я туго запахиваю халат и завязываю пояс. Иду в гостиную, достаю телефонный каталог и отыскиваю её номер. Пытаюсь затвердить его.

Но я не звоню ей, хотя в субботу пополудни она наверняка дома. Позвонить сегодня — лишь испортить всё дело и выказать своё вожделение. Нет уж, пусть она первая потеряет голову. А я подожду. Как паук добычу.

По понедельникам Сильвия ходит на танцы. Во вторник днём я понимаю, что время пришло. Выжидание — правильная тактика, но его нельзя затягивать. Беседуя с женщинами, в основном подружками Катрине, я бесконечно слышу, что мужчины не умеют поддерживать знакомства. «Почему он мне не позвонил?» — повторяют они; для пары из них эта присказка могла бы стать эпитафией на памятнике. Но звонить я не собираюсь. Я думаю столкнуться с ней случайно. Настолько, насколько бывает случайной тщательно спланированная акция.

На углу нашей улицы имеется свежеперестроенная кофейня с огромными окнами на улицу. Оттуда просматривается остановка автобуса из центра. Она расположена на боковой улочке метрах в тридцати от кафе. Я не уверен на все сто, что Сильвия ездит на автобусе, но это выглядит логично. Вряд ли она за рулём — она же вроде профессионально охраняет природу? Решено, буду сидеть в кафе и держать остановку под наблюдением. Когда Сильвия появится, у меня останется уйма времени рассчитаться, одеться и покинуть кафе так, чтобы «случайно» столкнуться с ней, когда она завернёт за угол. Хороший план.

Я не знаю наверное, во сколько она возвращается с работы, но по моим прикидкам, если я окажусь в кафе часа в три, у меня будет удобный задел времени. Почти строго с третьим ударом я вхожу в кафе, устремляюсь прямиком к стойке, бросаю пару фраз о том, как холодно и неуютно на улице, и заявляю, что большая чашка кофе с молоком (в этом заведении ещё не прознали, что в нынешнем сезоне он называется «латте») придётся как нельзя более кстати. На хозяйку, женщину примерно моего возраста, заказ производит столь сильное впечатление (помноженное на полное отсутствие других посетителей), что она предлагает мне взять к кофе ещё и пирожное.

На закатанной в ламинат бумажке они значатся в разделе «Небезгрешные искушения». Знаем мы такие кафе. Здесь вам будут навязывать панибратский тон общения в форме слащавого дружелюбия и потуг на «шутливость». И точно: в коротком меню в графе «закуски» обнаруживается ещё два искушения (оба «соблазнительных», «небезгрешны» только пирожные). Мне не удаётся сходу вспомнить, какая религия запрещает есть выпечку, но потом я догадываюсь, что речь идёт о вере в малокалорийную пищу. Кафе ставит на «женский контингент», помешанный на диетах, и с клиентами тут обращаются игриво, как с шалуньями, забегающими нарушить свои благие намерения и утяжелить дневной рацион на несколько сот калорий. Вот и интерьер намеренно старомодный, низкие панели по стенам и крахмальные белые скатерти. Надёжная пристань, всё как в старое доброе время наших бабушек, когда можно было «побаловать» себя, не опасаясь подорвать устои общества. Своего рода машина времени на пищевом топливе. Занятно, кстати. Особенно красноречив контраст с актуальными минималистскими барами в той же Грюнерлёке, которые я обыкновенно предпочитаю, с их «баристами» и прочей знаковой аскезой; две параллельные культуры. Назвать их новой и старой было бы неверно. Они просто созданы на разные случаи: одно дело, когда прелестнице надо показать себя во всём блеске, и совсем другое, если хочется расслабиться наедине с собой и своими лишними килограммами. Большинство женщин шарахается из одной этой крайности в другую, в такт, насколько я понимаю, фазам луны.