менее цензурные, означали всего лишь: «какой-то хрен с двумя классными телками на буксире».

Они дошли уже до середины зала, но свободных мест на троих видно не было. Фон Хартманн уже начал прикидывать, кого будет проще потеснить, как вдруг заметил у сдвинутых вместе столов у стены знакомое лицо.

— Идем тихим ходом, — скомандовал он.

Предосторожность оказалась лишней — во-первых, оркестр как раз принялся наигрывать очередное попурри, а во-вторых, за столами шло настолько бурное обсуждение, что на окружающую действительность никто не обращал внимания. Фон Хартманн без помех занял позицию за спиной у выбранной жертвы и лучшим «преподавательским» тоном рявкнул: «курсант Васильев, встать!»

— Ярослав Ахмедович, я… — Молодой корвет-капитан вскочил, опрокинув бутылку вина перед собой, ошалело мотнул головой. — А-а… Ярослав Ахмедович, это в самом деле вы?! Мы тут… обмываем…

— Мы по тому же поводу, — не удержавшись, фрегат-капитан подмигнул бывшему курсанту. — Нам бы десять килотонн боевого отпраздновать. Найдется место?

— Д-да, конечно… парни, живо очистили диван! Это сам фон Хартманн!

— Десять тысяч боевого, — переспросил сидевший рядом лейтенант. — А чего это недавно топили на десятку?!

Ему тут же принялись нашептывать на оба уха сразу, а еще трое пристроились рядом слушать. Пробиравшийся к дивану вместе с девушками фон Хартманн расслышал только «та самая белая субмарина» и «авианосец» после чего добрая половина сидевших за столом округлостью глаз дружно стала напоминать лемуров — а перед Ярославом из воздуха сконцентрировался бокал со следами губной помады и сразу три бутылки.

— А «янтарная смола» для дам найдется?

— Сейчас организуем!

Фон Хартманн поискал взглядом корвет-капитана — и обнаружил его уже на сцене, как раз в процессе выдирания микрофона у певички. Та визжала, микрофон жалобно хрипел, сидящие в зале выражали свое негодование недовольным шумом и парой бутылок — к счастью, пущенных уже не очень твердой рукой и упавших с большими недолетами.

— Так… тихо всем! — уровень шума в ответ стал еще больше и тогда Максим заорал: — Заткнулись все, суки! Тишина в отсеках!

Привычная команда подействовала — глубинники ошарашено смолкли.

— Значит так, парни… — корвет-капитан пошатнулся, но благодаря микрофонной стойке все же сумел устоять на ногах. — Слушать всем… у нас тут сам фон Хартманн. Тот самый… Хан Глубины.

Тишина стала еще более оглушительной. Кто-то зазвенел — то ли оброненной вилкой, то ли челюстью. Еще кто-то отчетливо произнес: «да не, быть того не может».

— Придется сказать пару слов, — вздохнул Ярослав. — Присмотрите за местом.

Он направился к эстраде, слыша, как по сторонам, словно волны от бульба, расходятся шепотки.

— Глазам не верю…

— Его же утопили в проливе Меч-рыбы…

— Мне говорили, на берегу спился…

— А я еще думаю, кто это такой лихой, сразу с двумя бабами в обнимку…

— Старая школа, у них был стиль. Теперь таких не делают…

— Вот уж не ждал увидеть…

— Ну теперь «тому берегу» точно хана, раз сам Хан с нами…

Поднявшись наверх, Ярослав стукнул ногтём по микрофону, обвел взглядом зал — и едва не задохнулся от привычности узнавания. Он словно вновь оказался в аудитории, под внимательными взглядами вчерашних мальчишек. Только у этих форма была чуть наряднее, а еще прибавилось всяких висюлек и седых — в неполных тридцать лет! — волос.

И только теперь он понял, что должен сказать.

— Я вернулся, ребята. Утопим их всех!

Еще одну долгую секунду зал молча осознавал услышанное — а потом взорвался ликующе-яростным ревом.

Капитан Такэда. Победитель?

— Суммарный расход — сто тридцать шесть снарядов. По данным воздушной разведки нашим огнём уничтожена артиллерийская батарея среднего калибра, подожжён склад артиллерийских боеприпасов и подавлен штаб северного опорного пункта гарнизона в подвале вице-губернаторского особняка Маракеи, — комбат Скотт Петерсон удивительно хорошо читал высотную облическую фотосъёмку. — Работу дальномерного поста и башенных команд признаю хорошей. Ударная полусотня работать корректировщиками огня не обучена, но старания бортстрелков можно в целом счесть удовлетворительными.

На горизонте всё ещё курился дымами атолл. Что там могло столько времени гореть — вряд ли понимали даже в десанте. Хотя уже которые сутки подряд топтали атолл ногами, выковыривая из нор последних имперских недобитков.

В буквальном смысле этого слова. Туземное ополчение проявило совершенно несвойственную ему лояльность — и сражалось за имперцев настолько же яростно, как и в своих людоедских войнах, после которых на свалку истории отправлялись целые этнографические карьеры — вместе с монографиями о несуществующем более племени архипелага и горестно рыдающими в поминальном запое академиками.

От артиллерийской батареи в зоне высадки «Гимель» в первый же день боёв осталась единственная пушка. Лейтенант артиллеристов оказался слабым Видящим и вовремя поднял тревогу, когда из нор в земле почти что под складом боеприпасов полезли укрытые шаманским пологом остроухие чернокожие головорезы с мачете имперских штурмпионеров, револьверами и гранатами.

Артиллеристы гранатами же, ручником и станкачом удержали позицию вокруг бесполезной на прямой наводке гаубицы. Недобитых соседей принимали дважды. В последней свалке дрались уже шомполами, пустыми ящиками и камнями.

Если бы не пара огневых налётов истребительного звена и долгий круг на бреющем с обстрелом земли бортстрелками, смяли бы и последнее орудие.

— Командирам башен — официальную благодарность, всем расчётам поощрение из капитанского наградного фонда, — решил Такэда. — С полусотней будем работать. Джинни, что со здоровьем лётного состава?

— Девятнадцать раненых и обожжённых, четверо тяжёлых стабильных, одна тяжёлая критическая. Бортстрелок Юлиана Семецкая умерла от ран и ожогов не приходя в сознание в шестнадцать тридцать семь. Подобранные с воды экипажи в целом к несению службы пригодны. Считавшиеся утерянными в бою ноль два первый и ноль два третий красный все четверо лежат в бинтах у армейских коновалов под навесиком где-то на Ити-Тараи и пребывают в полной уверенности что их там вылечат. Или хотя бы не дадут помереть.

— Оптимистки, — согласился Такэда. — Страшная же дыра, четвёртая категория армейского снабжения. К сожалению, их борты нелётнопригодны, да и на месте бортстрелка гонять их лично я разрешу только под угрозой гибели.

— До сих пор не понимаю, как они там сели, — вполголоса сказала Хунта. — Мы с мужем там были на третий год свадьбы, пролётом, наша «мокрая курица» — и та чуть за полосу не выехала. Днём! С работой всех служб и трезвым пилотом!

— Ну, это как раз просто, — усмехнулся Такэда.

— Просто? — не поверила Хунта.

— Когда девочки протрезве… — Такэда вовремя вспомнил, что он больше не лётчик и торопливо исправился. — Гм. Когда экипажи пришли в себя, им показали всё ещё перекрытую наглухо полосу. Мягкой посадке они целиком обязаны усталости, которая просто не дала им слишком много думать и ровному сильному боковому ветру,