Мы подходим к столовке, и я начинаю думать, что мне надо бы ему что-нибудь сказать. Но я не совсем знаю что. В итоге я просто спрашиваю, какое в следующий раз лучше печенье, с шоколадной крошкой или датское. Бабушка мне оба вида прислала.

— Печенье я принесу. От мамы получил домашнее с мелассой.

— Хорошо.

— Ничего хорошего. Она войной пошла. Не может допустить, чтобы ее обошла чья-то бабушка.

Я смеюсь. Звук выходит такой странный, как будто завели старую машину, которая долго простояла в гараже.

— Моей бабушке мы этого не скажем. Если она примет вызов и напечет сама, мы можем отравиться. Хуже нее никто во всем мире не готовит.

У нас устанавливается строгий распорядок. Каждый понедельник, среду и пятницу печенье, чай, будильник, Шекспир, занимаемся. О себе мы все еще почти не говорим, но иногда просачиваются какие-то мелочи. Его мама работает в больнице. Родных братьев и сестер нет, но кузенов триллиарды. Получает максимальную стипендию. Он нехило влюблен в профессора Гленни. Степени у него будет две — по истории и литературе, может, дополнительное образование в политологии. Когда Ди скучно, он напевает, а когда серьезно увлечен тем, что читает, накручивает волосы на указательный палец так крепко, что кончик розовеет. И, как я и заподозрила в день нашего знакомства, он умен. Он сам такого не говорит, но это очевидно. Он единственный во всем классе получил пятерку у профессора Гленни за первое сочинение по «Генриху V»; объявив об этом, он зачитал отрывки, чтобы показать нам, к чему стремиться. Ди было стыдно, мне тоже как-то не по себе, но поклонники Гленни смотрели на Ди с такой неприкрытой завистью, что почти оправдывало это публичное чтение. Я же получаю заслуженные четверки за сочинения о Пердите и на тему о потерях и находках.

Я тоже рассказываю Ди о себе какие-то мелочи, но в половине случаев ловлю себя на том, что сортирую, что говорить, а что нет. Он мне нравится. Правда. Но я стараюсь придерживаться своего обещания про чистый лист. Хотя мне все же интересно было бы спросить его мнения насчет Мелани. Я послала ей свое первое произведение из гончарной мастерской с запиской, что полностью переиначила свое расписание. Отправила «Срочной почтой», прошла неделя, но она никак не отреагировала. Тогда я позвонила, убедиться, что все дошло — это была просто дурацкая самодельная чашечка, но покрытая красивой бирюзовой глазурью — подруга извинилась, что не ответила, сказала, что была очень занята.

Я рассказала ей о своих новых курсах, о том, на какие безумные уловки мне пришлось пуститься, чтобы об этом не узнали родители: я шлю им тесты по биологии, оценки по которым у меня стали расти (часы наших с Ди занятий приносят свои плоды), но результаты лаб по химии я беру у своей бывшей напарницы и просто переправляю имя. Я-то думала, что Мелани посмеется от души, но ее голос остался равнодушным, она даже напомнила, какие меня ждут неприятности, если все раскроется, — будто я и сама не знаю. Потом я решила сменить тему и рассказала ей о профессоре Гленни, Ди, о том, как мы читаем по ролям, как ужасно я боялась выступать перед всем классом, но сейчас все это делают, и вроде бы идет не так плохо. Опять же, я ждала, что она за меня порадуется, но она снова осталась равнодушна, я разозлилась. После этого мы пару недель не разговаривали и не переписывались, и мне из-за этого как-то одновременно и грустно и легко.

И мне хотелось бы рассказать об этом Ди, но я не знаю, как. За исключением самой Мелани, у меня близких друзей не было, и мне не очень понятно, как их завести. Знаю, что это глупо. Я же видела, как другие это делают. Кажется, что все так просто: вы веселитесь, открываетесь, делитесь своими историями. Но как я могу это сделать, если единственное, что я хочу рассказать, я как раз должна стереть из своей памяти? К тому же, когда я открылась в прошлый раз… собственно, в первую очередь именно поэтому мне и надо начать с чистого листа. Мне кажется, что такие отношения — теплые, дружеские, простые и приятные — поддерживать безопаснее.

В конце февраля на «Президентские выходные» приезжают родители — впервые после «Родительских выходных». Усвоив урок, я старательно воссоздаю тот образ дочери, который они ждут увидеть. Снова расставляю часы. Выделяю что-то маркером в нечитаном учебнике химии, копирую лабы у бывшей напарницы. Составляю планы, чтобы мы как можно больше времени провели в Бостоне и как можно меньше — на кампусе, дабы оказаться подальше от компромата и Великолепной Тройки (которые, правда, стали уже скорее Супердвойкой, потому что Кендра теперь все время проводит со своим парнем). И говорю Ди, с которым мы стали вместе заниматься иногда еще и по выходным, что меня не будет в пятницу, и в понедельник я тоже не смогу.

— Ты хочешь бросить меня ради Дрю? — Дрю у нас в классе на втором месте среди чтецов Шекспира.

— Нет, нет, конечно, — отвечаю я в напряженном ужасе. — Просто у нас в пятницу поездка с керамистами. — Это не совсем правда. Мы действительно выезжаем на экскурсии, экспериментируем с глазурями, пробуем обжигать различные органические материалы, а иногда даже сами делаем печи-землянки. То есть такое действительно бывает, но не в ближайшие дни.

— А в выходные, наверное, буду работать над сочинением, — это тоже ложь; сочинения мне бывает необходимо писать только по Шекспиру. Поразительно, как хорошо я научилась обманывать. — Так что до среды, хорошо? Печенье за мной.

— Попроси бабушку прислать этих закрученных с маком.

— Ругелах?

— Произнести я этого не могу. Могу только есть.

— Я передам.

Эта встреча с родителями проходит вполне сносно. Мы посещаем «Музей изобразительных искусств» и «Научный музей». Катаемся на коньках (и у меня не получается держать ноги параллельно). Идем в кино. Много фотографируем. Неловкий момент возникает, когда мама достает каталог и предлагает начать планировать расписание на следующий год, а потом расспрашивает о моих планах на лето, но я, как обычно, выслушиваю, что предлагает она, а сама ничего не говорю. К концу их визита я чувствую себя полностью выжатой, как после забега на длинную дистанцию по Шекспиру, когда долго приходится прикидываться другими людьми.

В воскресенье перед ужином мы заходим в мою комнату, и тут появляется Ди. И хотя я ничего ему о своих родителях не рассказывала, даже что они приедут, уж не говоря о том, какое у них обо мне представление, чего они от меня ждут; но на нем сегодня обычные джинсы и свитер — я его в такой одежде раньше ни разу не видела. Волосы убраны под шапку, никакого блеска на губах. Я его едва узнала.

— Как вы познакомились? — интересуется мама после того, как я перепуганно представила их друг другу.

От ужаса я вообще застываю.

— Мы вместе лабы по биологии делаем, — совершенно спокойно говорит Ди. — Дрозофил выращиваем. — Я вообще впервые слышу, чтобы он правильно это название произнес. Он берет тубус. — Выводим тут всякие генетические аномалии.

Папа смеется.

— Когда я тут учился, нас тоже заставляли это делать, — он смотрит на Ди. — Ты тоже к меду готовишься?