– Возможно, вам только кажется, что вы знаете правду, – закончила Джойс.

– Возможно. Ну ладно. Итак. Вынужден покинуть вас, мне надо повидаться с майором, – сказал служитель Бога так торопливо и так решительно и с такой стремительностью отбыл сразу после этого, что свидание с майором (хотя в действительности среди присутствующих и был настоящий майор в отставке), должно быть, являлось в семье Зонненшайнов эвфемизмом для посещения сортира.

Я обернулся к Джойс и Диане. Впервые я был свидетелем такого согласованного взаимодействия этих двух молодых особ.

– Послушайте, вы с таким мастерством отшили его – и правильно сделали. Поздравляю, у меня бы так не получилось. Позвольте предложить вам что-нибудь выпить.

Во время моей речи они переглянулись быстро, как будто обмениваясь мыслями, потом посмотрели на меня без особой приветливости. Диана, широко раскрыв глаза, наклонилась вперед:

– Морис, для чего ты это сделал, для чего привел этого мерзкого зануду в собачьем ошейнике?

– Я его не приводил, он сам рвался составить вам компанию, а я подумал, что будет меньше хлопот, если я…

– Неужели ты не мог остановить его? – спросила Джойс.

– Думаю, что мог бы, да; если б я знал, что это так важно.

– Конечно, Морис, ты же видел, что мы разговаривали.

– Виноват. Кстати, если речь зашла о вашем разговоре…

– Ты хочешь напомнить про нас с тобой, про то, как собраться втроем в постели, – сказала Джойс, лишь слегка понижая голос и таким тоном, будто мы переключились на менее вдохновляющую, достаточно заезженную тему.

– Тсс… Да. Ну, что вы…

– Мы думаем, что самое лучшее время будет сегодня после обеда, в четыре часа, – сказала Диана.

– Отлично. Можно будет…

– Где? – спросила Джойс.

– Я думаю, что можно было б воспользоваться восьмым номером во флигеле. Его только в понедельник будут заселять. Я дам знать Дэвиду, он проследит, чтобы нас никто не побеспокоил.

– Что ты скажешь ему?

– Предоставь это мне.

Что я и сделал – дал знать Дэвиду в той же форме, как и раньше в подобных случаях, когда я намеревался провести время с дамой в стенах своей гостиницы, хотя и не попросил его, как в нескольких предыдущих случаях, распорядиться насчет бутылки шампанского, ведерка со льдом и стаканов в приготовленном номере; я опустил эти детали не столько из соображений экономии, сколько из-за своей неспособности придумать, каким образом сказать Дэвиду о нужном количестве стаканов. Этот короткий разговор состоялся сразу после малоаппетитного обеда в главном обеденном зале. Пастор присутствовал; он полностью пришел в себя после трепки, заданной ему девушками, и был даже полон кипучей энергии, за чаем сделал колкий словесный выпад в адрес Ника (как Ник поведал мне потом) и ушел последним из гостей, изрядно нарезавшись, залив в себя напоследок полстакана моего «Тейлора» урожая 1955 года. Я пожелал ему всяческих неприятностей на его пикнике с жареными сосисками в Ньюхеме. Когда за ним наконец закрылась дверь, я пошел в конторку, заперся там, отключил телефон и попытался сосредоточить свои мысли на отце.

Все так и осталось на уровне попыток, не получив развития, потому что все, что касалось похорон отца, никак не вязалось с какими-либо воспоминаниями о нем самом, или потому, что у меня на уме были восьмой номер и четыре часа (хотя это и не вытеснило из головы все остальное), или потому, что всему вчера еще живому требуется немало времени, прежде чем оно начнет казаться по-настоящему мертвым, или потому, что каким-то образом сказывалось воздействие пилюль Джека. Безжизненные, бессмысленные фразы вертелись в сознании: он ушел без страданий, он подарил мне жизнь, он достиг преклонных лет, смерть пришла тихо, он делал для меня все от него зависящее, он дожил до того, когда и его сын, и его внук устроились в жизни, он, должно быть, знал, что смерть близко (как будто это может быть утешением). И он ушел в лучший мир, он умер телом, но дух его живет… – трудно дополнить чем-нибудь новым этот список или вообще заниматься поисками хоть какого-то смысла во всем этом списке фраз, они из другого времени. Создавалось впечатление, что, как ни выискивай, как ни придумывай опровержения, все равно выходило, что этот пастор, этот идиот, вроде как прав. И все же я не просто так трепал языком, когда сказал ему, что в деле Андерхилла есть доказательства загробной жизни. Единственное отличие в том, что это давнее дело, касающееся человека, который на данный момент и не был вовсе человеком – было только его имя, слова, кости и, наверное… да, конечно, был его призрак. Бессмертие выглядело слишком экзотическим или же слишком грубым понятием, чтобы наделить им кого-нибудь, кого вы знали многие-многие годы во плоти.

Возможно, надо подойти к этому, так сказать, с противоположного конца: что если я попытаюсь представить себе Андерхилла более реальным, в большей степени живым человеком, в большей степени почувствую его присутствие, каким бы отдаленным во времени оно ни было, точно таким же образом, как я ощущал присутствие своего отца?

Я отпер ящик стола и вытащил из-под стопки банковских бюллетеней и оплаченных счетов ларец, в котором лежали серебряная фигурка и рукопись. Вчера ночью я слишком устал, чтобы рассмотреть их как следует, а сегодня вплоть до этого момента у меня не было ни времени, ни особого желания. Но теперь мне не терпелось познакомиться с ними поближе. Я взял фигурку, подошел к окну и осмотрел со всех сторон в ярком солнечном свете. Если не считать область шеи и паха, фигурка не особо пострадала от коррозии; остальные части, гладкие на ощупь, истерлись, очевидно побывав когда-то во многих руках. Тело и конечности – цилиндрической формы; талия, локти и колени обозначены слабо, а на уцелевшей руке, хотя и непропорционально большой, – ни малейшего намека на костяшки и суставы. Голова не сужается к подбородку, верхушка черепа почти плоская, а черты лица можно назвать условными; лишь рот, растянутый в широкой откровенной ухмылке, обнажающей около дюжины зубов примерно одинакового размера, проработан вполне детально.

Я пришел к выводу, что родину этой вещицы нужно искать за пределами Западной Европы, и у меня было сильное ощущение, что восток совсем не то направление, в каком нужно вести поиск. Возможно, Африка, хотя и очень сомнительно, подумал я, если принять во внимание хотя бы такой факт: годы жизни Андерхилла. Новый Свет, доколумбовские цивилизации – да; я видел именно такую вот радостную, жадную свирепость на лицах ацтекских скульптур. Времени более чем достаточно – полтора столетия, если точно, – чтобы такой предмет совершил путешествие из завоеванной Мексики в Англию тех дней, когда жил Андерхилл, хотя, конечно, будет трудной задачей угадать маршрут, захват испанского галеона с сокровищами – одна из очевидных и далеко не беспочвенных догадок. Но каким бы ни было происхождение статуэтки и каким бы ни был ее путь до Фарема, я еще никогда не видел настолько отталкивающего произведения рук человеческих, и это стало понятно с того самого момента, как я рассмотрел фигурку как следует. Она также была неприятной на ощупь, и не похоже, чтобы стала менее холодной и влажной, чем когда я впервые взял ее в руки где-то около двенадцати часов тому назад, и не заметно, чтобы она хоть слегка потеплела теперь, после нескольких минут соприкосновения с моими пальцами; без сомнения, объяснялось это какой-то примесью в металле. В общем, это была именно такая вещь, которую Андерхилл, возможно, выбрал бы из коллекции схожих изображений человеческого скотства, чтобы иметь при себе в могиле для доказательства своего воскрешения.