– Отходим! – на всякий случай кричу я и, добив в ленте последние патроны, бегу вслед за мелькающим за стволами деревьев Прокофьевым. Бегу и жду. Жду, сработает ли моя ловушка или будет обнаружена. Взрывов все нет. Сволочи американцы идут медленно, осторожно. «Наверное, нашли, гады…» Я не успеваю закончить мысль, как гремит взрыв, а следом еще один, еще и еще. Как хорошо-то. Получилось как нельзя лучше. Тут же рисую картину: амер снял одну растяжку, услышал хлопок отстрела, кинулся в сторону, спасаясь от взрыва, и сорвал все остальные. Нормально так! Мы продолжаем бежать, постепенно нагоняя основную часть группы. Выстрелы позади стихли. Нас никто не преследует. Похоже, американцы решили прекратить погоню. Или продолжать ее как-то еще. Их можно понять, в конце концов, лично этим воякам данная война и в дуб не уперлась. И это хорошо.

– Товарищ старший лейтенант. – Из кустов выныривает Синюшников. – Стрижи на связи, – сообщает он.

Мое сердце радостно подпрыгивает. Хотя, казалось, у него уже и не осталось сил для такой прыти.

– Где они? – Если вертолет придется ждать долго, то американцы свою точку зрения на пацифизм могут и пересмотреть.

– Сказали, через двадцать минут будут. – Данила смахивает грязной ладонью катящийся по лицу пот и пытается улыбнуться. – Дойдем, товарищ старший лейтенант? Дойдем?

– Дойдем, – уверенно заявляю я. До означенного места эвакуации остается не так чтобы и далеко, это если ничто не мешает. А если на руках раненые? Но должны успеть. Должны. – Сообщи: будем вовремя, – приказываю я радисту, и он начинает что-то бурчать в микрофон. А я, пока он спешит выполнить полученное приказание, мысленно прокручиваю свои последующие действия. Преследователей за спиной нет, и я могу себе это позволить. Первое, что необходимо сделать: выкинуть все боеприпасы. Второе – снарядить магазины и ленты. Третье – выбросить вскрытую упаковку. Вот вроде и все. И всего-то? Но это потом, сейчас самое главное – дойти.

В двадцать минут мы не уложились. Вертолет уже вовсю нарезал круги, когда мои разведчики наконец-то высыпались из леса. Точно так – именно что высыпались. Все одновременно. И только мы с Прокофьевым да Мухиным чуть приотстали.

– Чистильщик Стрижу, Чистильщик Стрижу, прием. – Выбираясь на опушку, я вызвал на связь кружившийся над нами борт.

– На приеме Стриж для Чистильщика.

– Даем дымы. – Зеленый цилиндр полетел в траву, и тут же оттуда потянул оранжевый шлейф дыма.

– Вижу, – отозвался Стриж, и пятнисто-желто-зеленая машина скользнула вниз. Колеса коснулись земли, и «вертушка» мягко просела, качнулась на амортизаторах и застыла. Из открытой дверцы, яростно жестикулируя, высунулся Кузьма Иванович. Лестница уже была опущена вниз.

– Раненых, живее! – скомандовал я и невольно оглянулся в сторону леса.

Мухин и Прокофьев распластались на земле и, наставив стволы на ближайшие заросли кустарников, по-прежнему прикрывали наш тыл.

– Живее! – рявкнул я на замешкавшегося Опанасенко, ну вот ни на столечко не давая ему поблажки из-за его ранения. И тут же по рации: – Глеб, Костя, вперед!

Они поднялись и побежали, я же стоял, вглядываясь в лес, и только когда Прокофьев и Мухин пробежали мимо, развернулся и, моля Бога, чтобы ничто мне не прилетело в спину, побежал следом.

«Неужели? – вырвалось у меня, когда я, тяжело дыша, заскочил в чрево «вертушки». – Мы сумели! Мы смогли! Теперь совсем немного, совсем чуть-чуть», – подумал и сразу же начал пересчитывать бойцов: все. Хотя куда они могли бы деться? Но пересчитал, и на душе стало спокойнее.

– А вас потрепали… – без видимых эмоций выдал выглянувший из кабины штурман, и никакие привнесенные нами запахи не смогли заглушить идущий от него перегарный фан.

– Блин, амброзия! – сморщился я и попытался улыбнуться.

– Домой парни, домой! – дохнул он и скрылся в кабине. Я взглянул на часы. До времени «Ч» оставалась самая малость. Но вертолету предстояло сделать солидный крюк. А это время. Успеем ли? За ответом я обратился к борттехнику:

– Что с графиком?

– Нормально, успеваем. – Успокаивая меня, он поднял вверх большой палец. Я облегченно вздохнул и занялся насущными вопросами.

– Так, парни, – сказал я, – достаем все оставшиеся боеприпасы и по одной единице швыряем все вниз.

– Может, расстрелять? – предложил Каруселько, кивая на проносящуюся за иллюминатором зеленку.

– Не настрелялся? – буркнул я и замолчал, раздумывая над высказанным предложением, но прийти к определенному решению так и не успел, Рустаму ответил Буковицын, раньше меня сообразивший, что почем.

– А гильзы ты ползать собирать будешь? Их же тоже выбрасывать надо… – резонно заметил он.

– Опсь, а я как-то и не подумал! – осознав собственную ошибку, прикусил губу любитель пострелять на халяву.

А я продолжал ставить задачу:

– Гранаты, дымы тоже вниз, только глядите, чтобы под нами никого не было. Из мирных, – тут же поправился я.

Сидевший на скамеечке Кузьма Иванович подергал меня за штанину.

– Петрович, мы сейчас над гористой местностью пойдем, – сообщил он, – там пустынно и лысо, как на… бильярдном шаре. Там все и выбросите.

– А это мысль. Спасибо! – поблагодарил я Кузьму Ивановича и внес в свои прежние указания некоторые коррективы. – Так, бросать начинаем чуть позже, когда скальник пойдет, понятно? – Ответа я не ожидал и потому продолжал без запинки: – И, парни, пошевелитесь, нам еще и зарядиться надо, и за раненых разрядить-зарядить. Оберточную бумагу тоже за борт, только случайно патрон не выбросьте.

– Не выбросим, – за всех заверил меня Козлов и громче, чтобы, видимо, слышали все остальные: – Домой больно хотца! Парни, серьезно, будьте внимательнее, – попросил он, и салон вертолета наполнился новыми звуками: щелканьем разряжаемых магазинов, сопением особо усердных, треском раздираемых упаковок, и все это через нескончаемый протяжный стон тяжелораненого Болотникова.

– Командир, командир, – его голос был едва слышен, и мне пришлось стать на колени и наклониться, чтобы разбирать произносимое: – моих не оставляй, ладно, а?

– Ты что такое говоришь, Илья? Мы домой летим, Илья, домой!

– Не долечу я… – На губах раненого запузырилась кровь.

– Отставить паникерство, товарищ старший сержант! – нарочито бодро потребовал я.

– Хорошо, командир, хорошо, будем жить, командир. Ты только мне пообещай, если что, ты моих не оставишь? Всегда поможешь, хорошо?

– Помогу, клянусь! – абсолютно честно заверил я и, чтобы он не поверил в то, что я смирился с его гибелью, тут его же и заверил: – Ты не умрешь, не с чего тебе умирать.

– Больно мне, командир, очень больно!

– Терпи, Илья Федорович, терпи! – попросил я и невольно взглянул на обвязанного бинтами заместителя. В него угодило пять пуль, одна из которых пришлась по касательной в голову. Делать обезболивающее ему, как и Чебурекову, мы не рискнули.