Иван вовсе не собирался брать вино, он думал просто уйти, ничего не говоря и не споря с продавцом, но шоколадный взгляд поймал его в капкан. Чинара задержалась всего на несколько секунд, оставила кувшин и ушла. А он стоял как вкопанный, глядя на качавшуюся занавеску.

Торговец усмехнулся, заметив эффект, произведенный Чинарой на покупателя; не сомневаясь, что вино купят, он проворно разлил его из кувшина по бутылкам.

– Бери и красное, и мускатное, не пожалеешь! Потом еще придешь! – торговец уже упаковывал пластиковые бутылки с вином.

– А, давай! – согласился Иван.

Вино оказалось легким, с приятным терпким вкусом и прекрасно утоляло жажду. «А ведь и правда еще приду», – подумал Иван. Он набрал в поселке продуктов, плотно пообедал в чайхане и на обратном пути взял еще вина.

Вечером, сидя на террасе своего домика, Иван любовался закатом, попивая вино с вкуснейшим домашним сыром. Жизнь представлялась ему сказочно прекрасной, и он думал: если и в этот раз никакого клада не найдет, то и черт с ним, только ради этого колдовского заката стоило сюда приехать.

Утром Иван едва успел на экскурсию. Он ходил по оврагам вместе с такими же сонными экскурсантами, как и он сам, и слушал размеренный голос гида, старого абхазца. «И зачем в такую рань вставать, можно подумать, горы куда-то денутся, если прийти к обеду!» – недовольно думал Иван. Пока что ничего интересного он для себя не находил. Старик вещал о происхождении гор, каньонов, водоемов – он, как акын, рассказывал обо всем, что видел. Через два часа группа изрядно утомилась, и все стали мечтать об отдыхе в какой-нибудь тенистой чайхане. «У нас еще по программе заповедник, – объявил гид, – а после обед». Сообщение об обеде придало экскурсантам сил, Ивана оно тоже воодушевило, но больше – предстоящий поход в заповедник. Наконец-то он увидит идола, а то у него уже появились сомнения в том, что им его покажут.

Заповедник представлял собой череду каньонов, переходами между которыми служили неудобные тропинки, ведущие по склонам, так что, если идти, считая ворон, можно запросто на них убиться. Иван, имея навыки хождения по тайге, ступал довольно-таки уверенно, хотя пару раз чуть не навернулся. Другие экскурсанты передвигались медленно, держась за кусты и торчавшие из земли корни деревьев, а кое-где и вовсе карабкались на четвереньках. Лишь их гид шел резво, словно по ровному тротуару.

Они спустились в очередной каньон, где по горному склону бежала юркая речка. Где-то на уровне метра от воды на скале находился овальный диск из темного металла, и на нем – такое же солнце, очень похожее на то, что Иван носил в кармане.

– Необходимо войти в воду и загадать желание! – объявил абхазец. – Только недалеко – речка хоть и мелкая, но быстрая и каменистая, еще поскользнетесь, не дай бог!

Все с готовностью разулись и осторожно полезли в холодную воду. Иван тоже вошел в реку. Он понимал, что «исполнение желаний» – приманка для туристов, и загадывать ничего не собирался, просто вошел в воду, чтобы отдохнули уставшие ноги.

Вода обожгла ноги холодом, мгновенно снимая усталость, мысли, которые до этого беспокойной каруселью вертелись в его голове, улеглись, ничто больше его не тревожило, о заботах своих он позабыл, словно они исчезли напрочь. «Хочу, чтобы для меня все закончилось благополучно», – само собой сформулировалось желание. Иван удивился своим мыслям. Ведь он не хотел вообще ничего загадывать! И с чего это он взял, что ему что-то угрожает? И уж если чего-то желать, то по-крупному, разбогатеть, например… Но – все, поезд ушел, язык мой – враг мой. То есть мысли-недруги.

Пока группа топталась в воде у берега, экскурсовод рассказывал легенду об этом каньоне, безымянном притоке реки Ингур, и о появлении на скале идола. У него была своя версия, сдобренная восточными мотивами и элементами любовной драмы.

– Дочь бога гор полюбила простого чабана, за что отец прогневался и превратил ее в скалу, а чабана засыпал камнями, – мерно рассказывал абхазец печальную историю любви. – Река – это слезы красавицы, а солнце – это приданое, которое приготовил для нее отец к свадьбе, но оно не пригодилось. Раньше солнце было золотым, и ему поклонялись здешние племена. Но пришли лихие люди и позарились на драгоценный металл. Теперь солнце сделано из чугуна – его выковал местный кузнец сто лет тому назад, но и чугунное изваяние не дает покоя туристам, все пытаются его умыкнуть или отпилить часть на сувенир. Некоторые ищут в реке золотые монеты. Может, кто-то что-то и находил, но цена таких находок иногда бывает слишком высокой – люди калечатся, а то и гибнут, поскользнувшись на речных камнях.

– А что-то более ценное в реке есть? – поинтересовался один из экскурсантов. Иван насторожился – задали животрепещущий вопрос!

– Вряд ли. Если что и было, так давно все разграбили. В наших краях почти не осталось нетронутой природы, всюду – люди, а где есть люди, там ничего не сохраняется.

Это известие не явилось для Ивана новостью. Когда он сюда ехал, допускал, что на юге, скорее всего, он ничего не найдет – раз идол из камня, значит, и жертвенник, скорее всего, разграблен. Но проверить-то стоило.

Иван предположил, как он будет сюда добираться без экскурсовода. Он прикинул, примерно в каком месте может находиться жертвенник – от идола на расстоянии копья, которое нужно отмерить в восточном направлении – так сказал ему заблудившийся путник, который двадцать лет тому назад попал к ним, в их таежную избу.

* * *

Ни черта он не нашел, только вымок до нитки и едва не убился. Затея с поиском клада язычников в очередной раз провалилась. На следующий день после экскурсии Иван отправился в заповедник в одиночку. Сунул в рюкзак саперную лопатку и нацепил на шею фотоаппарат для создания образа зеваки-туриста. Днем каньон никогда не пустовал, а на ночь вход в заповедник закрывали. Иван пробыл там до вечера, а когда последние экскурсанты ушли, спрятался в одном из каньонов. Затеряться в густых зарослях оказалось несложно, и никто особо не проверял, остались ли туристы в заповеднике или нет – не музей же, красть тут нечего, лишь бы люди не мусорили и не ломали зеленые насаждения.

В нежных лучах заката, когда ничто не нарушало тишину, кроме шума ветра, пиликанья сверчков и щебетания птиц, Иван вышел к реке. Серебристая вода встретила его холодом – в отсутствие палящего солнца она оказалась куда холоднее, чем днем. Осторожно ступая по камням, он направился к склону. Близко подходить к идолу, чтобы отмерить расстояние, Иван не решился – изваяние, хоть и не золотое, все равно внушало ему страх. Он определил длину на глаз – в тайге он издалека безошибочно определял расстояние до зверя, а здесь всего-то несколько метров. Выходило, что требище было расположено на берегу, у самой воды. Прислушался, огляделся по сторонам – не бродит ли где смотритель заповедника или такой же, как он, турист? Если бы он находился в тайге, то по запаху табака определил бы, что рядом кто-то есть. Здесь же запах табака мог источать выброшенный кем-то днем окурок.

Иван достал из рюкзака инструмент и принялся за работу. Земля была мягкой, поддавалась хорошо, но лишь до поры до времени – под илистым слоем почвы оказалась твердая, как камень, глина. Внутренний голос ему подсказывал, что возится он зря. Хотелось все бросить и малодушно уйти, но упрямство заставляло его рыть дальше. Вдруг вместо уже привычных чавкающих звуков послышался глухой скрежет – лопатка наткнулась на что-то твердое. Вмиг забыв об усталости, Иван с нетерпением стал очищать находку. Под глиной показалось нечто металлическое, потемневшее от времени. По округлым формам Иван определил, что он нашел кувшин, возможно с монетами. Но уже через десять минут, когда с него сошло семь потов, показалась большая часть предмета, он понял, что никакой это не кувшин, а обычная армейская фляга. Еще не потеряв надежды, но уже без всякого энтузиазма, Иван извлек находку. Фляга была легкой и никаких монет не содержала. «Алюминий», – определил Иван. Раньше в Союзе многое делали из алюминия, в том числе и солдатские фляги. На ее стенке он прочел едва различимую надпись: «Андрей Проценко 1936. 10. 16». Скорее всего, дата рождения. Получается, здесь ее оставил солдат-срочник пятидесятых годов. Опять пятидесятые! Похоже, МГБ развернулось серьезно – и на Севере Лысую горку обработали, и здесь руку приложили.